Ясный берег

свое личное мнение? Кажется, есть за что нас
похвалить...
Приехал Горельченко в совхоз в семь утра и пробыл
до обеда. Ему предложили пообедать (поварихи
специально готовили, хотели угостить повкуснее); он сказал:
— Спасибо, я у чкаловцев пообедаю.
И уехал в колхоз имени Чкалова.
Теперь у Коростелева посасывало под ложечкой: что-
то будет на бюро? Хоть бы похвалили,— чтобы выйти
после заседания с независимым лицом, как вышла
прошлый раз заведующая районо, которой записали
«признать работу удовлетворительной». Почему Горельченко
с ним неласков? Неспроста тогда отказался от обеда и
поехал к чкаловцам. Все районные работники едуткчка-
ловцам, в совхоз редко кто заглянет. Даже Данилов,
директор треста, был всего один раз: он считает, что
«Ясный берег» в лучшем положении, чем другие совхозы
треста. А по сути дела, тоже положение не из
блестящих, где там!
Первое знакомство Коростелева с Горельченко
произошло вскоре после демобилизации.
Осенью 1945 года Коростелев двигался с запада на
восток в громадном потоке демобилизованных. Четыре
года он прослужил в Красной Армии и с честью
возвращался домой.
Не сразу оборвались связи с родной дивизией: на
первых станциях встречалось много знакомых,
завязывались свойские разговоры, в разговорах общие вставали
воспоминания, упоминались имена общих командиров...
Чем дальше от дивизии, тем меньше знакомых лиц.
Далеко от дивизии — ни одного знакомого лица, и тебя
никто не знает, а людей все больше и больше — лавина
людей, сила людей!
Поезда шли по расписанию и сверх расписания, но все
одинаково перегруженные. На станциях толчея, у касс
длинные очереди. Железные дороги были заполнены
людьми в шинелях, с солдатским багажом на плече:
мешок, сундучок, в сундучке барахлишко, в мешке хлеб.
На одной узловой станции Коростелеву пришлось
долго дожидаться пересадки.
Бесконечно тянется ночь, когда лечь негде,— сидишь
в неудобной позе на чемодане.
Одна только лампочка, слабо накаленная, горела на
потолке, да косо падал через окна бледный свет с
перрона, Густым и горьким махорочным дымом был напол-
нен вокзал — сегодняшним дымом, вчерашним,
позавчерашним... Лампочка светила сквозь махорочные облака.
Кругом на мешках и сундучках спали люди в сапогах и
шинелях,— не пройти... Плакал ребенок; женский голос
сонно успокаивал его:
— Шш... Шш... Баиньки... баиньки...
Коростелев то задремывал, то просыпался, смотрел на
часы, ставил затекшие ноги в другую позицию. Ребенок
разбудил его, он очнулся, растер ладонями лицо,
закурил.
Невдалеке поднялся человек. Свернул папироску, стал
чиркать зажигалкой. Чиркал, чиркал — огня нет.
Коростелев достал свою, дал. Человек закурил — осветилось
большое лицо с большими черными бровями, у виска
узловатый шрам.
— А интересно,—сказал человек, возвращая
зажигалку.
— Что интересно? — спросил Коростелев.
— Вот это все интересно.— Человек повел кругом
рукой.— По домам, значит. Сделали дело, и по домам. Из
одной армии в другую: землепашцев, строителей.
Страница истории дописана — начинаем новую... Л ведь
некоторые прежнюю профессию забыли, заново пойдут
жить... Вы какую имели специальность?
— Веттехник.
— Обратно в ветеринары?
— Вряд ли.
— Разонравилось?
— Отвык.
— То-то.
Потревоженный разговором, заворочался еще один
спящий. «Поезд-то пришел, пришел поезд?» — спросил он
неразборчиво, коротко вздохнул и опять уронил голову
на мешок.
— Спи, сержант, спи! — сказал человек с черными
бровями. — Придет твой поезд. Сапоги убери, а то сосед
обидится... Сколько этими сапогами за войну пройдено?
Сколько всеми нашими сапогами пройдено? Подсчитать
бы общий километраж. Помните, как все двинулось на
фронты? Вот — обратный хлынул поток... Вы женаты?
— Нет, не женат.
— Неженатому легче уходить.
— А женатому, должно быть, веселей
возвращаться,— сказал Коростелев.
— А общий километраж подсчитать можно,— сказал,
помолчав, собеседник,— если толково взяться. Длинная
получится цифра, а? Астрономическая.
— Не в цифре дело,— сказал Коростелев.
— Все-таки интересно.
Они говорили тихо. Вокзал спал. Дышали люди,
стонали, всхрапывали. «Баиньки... баиньки...» — сонно и
нежно приговаривала невидимая женщина, укачивая
ребенка. Вспыхивали в махорочном мраке две папироски,
два крошечных красных огонька.
— Баиньки,— повторил человек с черными бровями.—
Высыпайся, ребята, на привале. Скоро большая побудка.
— Восстанавливать придется много,— сказал
Коростелев.
— Много.
Если бы Коростелев знал, что творилось в душе у его
собеседника во время этого обрывочного ночного
разговора, — наверно, наверно нашел бы Коростелев слова,
чтобы разговорить собеседника, развлечь,
деликатным способом выразить свое внимание и сочувствие.
А Коростелев зевал и отвечал сквозь зевоту.
Откуда же ему было знать, что обоих сыновей
потерял Горельчеико в войну,— старший пал, защищая
Сталинград, младший — под Берлином. Ухолили воевать
втроем, отец и два сына, а возвращался Горельченко
один. И переживал ли он вдохновенно-гордое чувство
победы; радовался ли наступившему миру и человеческой
радости; обдумывал ли, какие великие работы предстоят
народу и какова его, Горельченко, доля участия в этих
работах,— а все стоял- перед глазами образ неутешной
матери, Еерной его подруги. Как-то встретятся они, как
друг на друга взглянут?.. У него, отца, горе иссекло
лицо морщинами, выбелило виски,— а мать?..
Неоткуда Ксрсстелеву было знать все это, невдомек
было ему.
Он достал кисет и угостил собеседника табаком. Оба
углубились в милые сердцу процедуры: надо было
оторвать ст газеты полоску нужной величины и сложить
желобком; насыпать табаку и равномерно распределить
вдоль желобка; скрутить папироску; край бумажки
смочить языком и заклеить; высечь огонь в зажигалке и,
сделав затяжку, окутаться адским дымом, обжигающим
гортань и глаза.
— Табачок у тебя серьезный,— сказал собеседник,
перейдя на «ты».— Для любителей сильных ощущений.
Пьешь здорово?
— Не то, чтобы здорово, но могу выпить.
— А в ветеринары, значит, не хочешь. А чего хочешь?
Командных постов?
— Ничего не имею против,— сказал Коростелев, оби-
дясь немножко.
— А как не дадут командных? Пойдешь в
чернорабочие?
— А хоть в чернорабочие,— сказал Коростелев.—
Лишь бы действовать в полную силу.
— Стосковался по работе?
— Тосковать было некогда. А сейчас — очень хочется
работать, конечно.
— На, выпей.
И перед Коростелевым очутилась рука, держащая
крышку от фляги.-
— Пей, это спирт типа твоего табака. За работу.
Командную, черную — всякую!
И сам глотнул из фляги. Коростелев выпил — спирт
был и впрямь подстать его табаку.
— Последняя заправка,— сказал собеседник.—
Сейчас мой поезд придет. Через четыре часа еще пересадка,
а там — айда.
— Далеко?
— На работу.
— Уже есть работа?
— Нашлась.
Далеко-далеко слабо и призывно закричал паровоз;
ему откликнулся мощным гудком паровоз на станции.
Собеседник встал и принялся приводить в порядок свой
багаж.
Радио возвестило о приближении поезда номер такой-
то. Кругом вскочили, задвигались. Захлопала дверь.
Человек с черными бровями взвалил чемодан на плечо,
сказал «всего» и ущел в толпе серых шинелей.
Подождав, пока кончится давка в дверях, Коростелев