Раскадровка (СИ)

В гостиной, полной океанической влаги и прохлады по утрам и залитой косыми лучами закатного солнца, фигурно изрезанного густой листвой, актёры встречались по утрам и вечерами после съемок, тут они смотрели новости, фильмы, футбол, играли в карты и монополию, выпивали, играли на гитаре и пели, танцевали. Тут же они и репетировали. Пауль Боариу принадлежал к тем режиссёрам, кто уделял репетициям много внимания, кто прогонял одну большую читку сценария перед стартом съемок и затем по кускам детально разучивал фрагмент за фрагментом на каждые несколько новых дней. Он жил на вилле в паре километрах выше по берегу, и приходил к ним пешком, с забравшимся в отвороты брюк мокрым песком и папкой своих записей подмышкой.
Съемки продвигались неторопливо и расслабленно, ощущались как летний лагерь и вовсе не как работа. Они все часто гуляли по городу, забредали в укромные ресторанчики и неожиданно приютившиеся в подворотне выставки современного искусства, кропотливо собранные местными. Режиссёр настаивал: актёры должны были полюбить Мумбаи так же, как и их персонажи, добровольно выбравшие его местом своей жизни. Продюсер иногда недовольно щелкал языком, обнаруживая внесенные Паулем правки в график, но методика действовала — чем дольше они были в Индии, тем легче шли съемки. Многие сцены снимались с одного дубля и лишь иногда подкреплялись двумя-тремя запасными. Никто не гнался за расписанием, но от него и не отставал.
— Так, ладно… эм… — Боариу заглянул в развернутый на его коленях сценарий, задумчиво потирая лоб. — Получается, только пятьдесят вторая осталась… на сегодня. Да, пятьдесят вторая. Том?.. Норин?.. Ваша пятьдесят вторая.
Сцена 52.
Локация — хижина Линдсея Форда в трущобах.
Линдсей осматривает пациентку и пишет записку для доктора Хамида. Карла Саарен, незамеченная им, заходит в хижину, какое-то время молча наблюдает за Линдсеем, затем заговаривает.
КАРЛА:
А знаешь, бедность сказывается на тебе неплохо.
(Стоит, сложив руки на груди, иронически улыбается)
ЛИНДСЕЙ:
И давно ты здесь стоишь?
— Ага… Вот мы и к горяченькому перешли! — пробежав глазами текст, воскликнул Терренс Ховард и гоготнул. Сидевшая рядом с ним Норин ткнула его локтем под ребра, бросила:
— Умолкни, Дидье! — вызвав в нём ещё одну вспышку смеха, и поднялась.
Для роли её роскошные бронзовые волосы покрасили в темный, почти неестественно черный цвет, вместе с гримом ей надевали зеленые линзы, одевали её в просторные светлые блузы и широкие брюки или яркие шальвар-камизы*. Она разговаривала на американский манер с легким отголоском скандинавского акцента, улыбалась лишь краешками губ и неодобрительно, почти надменно приподнимала бровь. На площадке Норин растворялась в Карле Саарен. Иногда, возвращаясь в виллу и обнаруживая Джойс свежей после душа, курящей на террасе и заливисто хохочущей с прикипевшим к ней помощником Лакшана, Том испытывал неясную радость встречи, словно они не отработали только что несколько часов бок о бок, а разлучались на несколько месяцев или лет.
На самом деле они проводили вдвоём сутки напролёт, прерываясь только на сон или съемки необщих сцен. Они жили в унисон: просыпались одновременно, Том готовил им завтрак, Норин варила им кофе в большой медной турке, они неспешно начинали день за небольшим столиком сразу у выхода к океану, стоящего особняком от беседок и спрятавшегося от бассейна и дома за кустарниками. Они возвращались домой вечером и вместе разучивали отрывки сценария на следующий день, они прерывались на чай с молоком и песочным печеньем, они лежали в соседних гамаках и переговаривались, они желали друг другу спокойной ночи и закрывали за собой двери соседних спален. Они проводили ночи, разделенные только стеной и двумя хлипкими поворотными замками.
Джойс не признавала этих границ, часто врывалась в комнату Тома, усаживалась на его постель, откупоривала его бутылку воды с прикроватной тумбы, пролистывала книги из его стопки в углу. Она заступала на его территорию, в его зону комфорта, но своим присутствием никак этот комфорт не нарушала. Хиддлстон заметил это одним вечером, когда они сидели на тахте в его комнате и на небольшом экране его лэптопа смотрели «Книгу джунглей». Том любил этот мультфильм с таким не выветриваемым временем трепетом, каждый раз смотрел его с таким неподдельным восторгом, что не мог простить Норин того факта, что она его не видела.
— Да ладно? — вспыхнул он как-то за завтраком. — Джойс, ты чего? «Книга джунглей» 67-го года, Вольфганга Райтермана! Он идеальный, он лучший. Ты шутишь?!
— Не плюйся ядом! — со смешком ответила Норин. — Я, правда, не видела. Ещё с университета я не очень жалую мультипликацию.
Но она послушно позволила усадить себя перед экраном. Она сидела очень тихо, подняв к подбородку колени и обхватив ноги руками. Том посматривал на неё, наблюдая за реакцией и любуясь её профилем, когда в дальнем углу комнаты заметил несколько пар своих брюк, перекинутых через спинку кресла, а на сидении — собственный ежедневник. Только тогда он отчетливо осознал, что не прятал ничего из сугубо личного и не испытывал по этому поводу никакого стеснения. Всю свою взрослую жизнь он тщательно оберегал эту удобную для него обстановку от других людей, — родных или посторонних — но при Джойс вдруг забыл это сделать. Забывал методично, вечер за вечером, вот уже почти месяц. Потому что Норин ощущалась гармонично, неотделимо от его спокойствия и уюта, необходимо.
Том удивленно хмыкнул, и она обернулась к нему. Заглянула в него потемневшим во мраке неосвещенной комнаты взглядом и улыбнулась. Не задавая вопросов, не требуя объяснений, просто принимая его с этим случайным хмыканьем, с его маниакальной страстью к старому мультфильму и непримиримым стремлением заразить ею всех, входящих в его жизнь, с его снобизмом и с регламентированным беспорядком его обители.
И вот теперь Норин пересекала узорчатый ковёр, подходя к нему для репетиции сцены, заканчивающейся поцелуем. Том не сдержался и шумно выдохнул. Она снова ему улыбнулась.
Ему доводилось целовать стольких женщин — и даже мужчин, — что он едва ли мог сосчитать их хотя бы приблизительно. В жизни, в театральной школе, на репетициях, на театральной сцене, перед камерами; коротко, страстно, нежно, набрасывался сам или нехотя принимал — Хиддлстон порой шутил, что достиг в искусстве экранного поцелуя определенного уровня мастерства, но ещё никогда прежде ему не доводилось играть поцелуй с той, которую отчаянно хотелось поцеловать по-настоящему. Он так часто заглядывался на её вздернутую верхнюю губу, задумывался над тем, какая она на вкус, воображал, как прижимается к ней своими губами, а иногда — довольно редко, но очень ярко — ему даже снилось, как они с Норин жадно целуются. И вот теперь в шаге от этого он боялся. Ему казалось, стоит их губам соприкоснуться, как всё сразу бесповоротно изменится. Ему казалось, если он переступит через негласные правила их дружбы, запрещающие подобную близость, то потеряет Норин.
С другой стороны, рассуждал Том вечером накануне, лежа в постели и уставившись в потолок, этот поцелуй — сколько бы их не потребовалось на репетиции и съемке — был частью работы, и, отвлеченный от их закадровых взаимоотношений, ничем не отличался от многих тех, которые они играли в предыдущих фильмах и ещё будут играть. Поцелуи перед камерой — даже с самыми прекрасными из партнерш — никогда не были приятными, по-настоящему чувственными; они должны были выглядеть красиво, передавать эмоции, в первую очередь, увлекать и удовлетворять зрителей, а никак не целующихся. В конце концов, Том и Норин имели достаточно понимания, таланта и опыта, чтобы убедительно сыграть и не ретранслировать это на реальность.
— И давно ты здесь стоишь? — сосредоточившись на своём австралийском акценте, проговорил Том реплику Линдсея.
— Достаточно долго, чтобы ознакомиться с твоей удивительной методикой лечения колдовством на расстоянии, — сухо хмыкнув и иронично поджав губы, ответила Норин. — Или в тебе открылись телепатические способности?