Один и без оружия
Вчера, когда уточнялись детали предстоящей операции, Воронцов с Мелентьевым во мнениях не сошлись, бывший матрос кричал, а бывший царский сыщик, как обычно, молча смотрел в окно. Из Петрограда в МУР поступили данные, что в Москве в ближайшие дни готовится ограбление банка и проходит по сообщениям рецидивист-медвежатник по кличке Корень.
– Где готовится ограбление? Когда? – выложив Мелентьеву суть дела, спросил Воронцов. – Ты, субинспектор, главная наша мозга, думай.
– Ввести сотрудника в уголовную среду, – ответил Мелентьев. – Попросить человека из Петрограда, чтобы его наша клиентура не знала, легендировать и ввести в среду. Надо искать Корня. Я его знаю, серьезный гражданин.
– В Питер я даже обращаться не буду. Стыдно! – Воронцов погрозил пальцем, потом загнул его – такова была его обычная манера счета. – Кто такой Корень? Где его искать? – Он загнул еще два пальца, затем распрямил пятерню, хлопнул по ней другой и начал потирать руки. Все это означало, что счет Воронцов окончил.
Константин Николаевич Воронцов был роста среднего, в плечах неширок, но фигурой крепок, волосы стриг коротко, был широкоскул, сероглаз, нос у него торчал бульбочкой. Одевался Воронцов просто: шевиотовый костюм неопределенного возраста, рубашка маркизетовая, из-под которой даже в немыслимую жару торчала тельняшка, брюки заправлял в сапоги, и походил заместитель начальника отдела МУРа на уголовника средней руки. Воронцов за двадцать пять лет окончил семь классов гимназии, получил контузию, один орден, три ранения. Он был от природы упрям, стеснителен и влюбчив, а прожив четверть века, был неразумно смел, в меру умен и неприлично честен. О всех перечисленных качествах начальника Мелентьев прекрасно знал. Если Воронцов от стеснительности хамил – терпел, а когда при встречах с машинисткой отдела Зиночкой краснел, старый сыщик снимал пенсне, протирал его тщательно.
Пять лет назад, потряхивая чубом и натягивая на груди тельняшку, Воронцов пришел в уголовный розыск и обратился к субинспектору на «ты» с таким подтекстом: не бойся, сразу не расстреляю, может, ты полезный. Мелентьев согласился: «Возможно, я и полезный, вы со временем разберетесь, молодой человек». Отношения их с тех пор изменились, а «ты» и «вы» остались на своих местах. Изредка, когда они вдвоем пили чай или, ожидая важного донесения, играли в шашки, Воронцов тоскливо говорил:
– Иван, давай на «ты»? А?
Мелентьев молчал и улыбался либо пожимал плечами. Воронцов тут же взрывался:
– Не желаешь? И черт с тобой! Выкай до гробовой доски. – Остыв мгновенно, заканчивал: – Вот убьют меня твои бандюги, пожалеешь, да поздно будет.
Почему-то Воронцов считал всех воров и бандитов чуть ли не друзьями субинспектора. Возможно, оттого, что каждый задержанный если и не знал Мелентьева лично, то обязательно слышал о нем или находился у них общий знакомый.
– Так кто такой Корень? – спросил Воронцов.
– Долго рассказывать, Константин Николаевич, – ответил Мелентьев. – Однако если полученные данные верны и Корень в Москве, то нас ждут, мягко выражаясь, неприятности.
Старый уголовник и рецидивист, о котором шла речь, имел несметное количество фамилий, имен и кличек. Досье его еле умещалось в пяти папках и было уничтожено в феврале семнадцатого. Он освободился вчистую, имея документы на имя Корнеева Корнея Корнеевича, видимо, придумав себе фамилию, имя и отчество от последней клички – Корень. В Москву не приехал, в Одессе, Киеве, Ростове, других больших городах тоже не появился, и где находится в настоящее время Корнеев, никто не знал.
Мелентьев сам выбрал сотрудника, взял его из района, чтобы хоть центральный аппарат не знал человека в лицо, сам проинструктировал и разработал легенду, наконец вчера сообщил, что все готово.
– Ну давай посидим, уточним, обмозгуем, – сказал Воронцов. – Хочу взглянуть на твоего протеже, – и, гордясь выученным словом, усмехнулся.
– Протеже произносится через «э», Константин Николаевич. Если вы настаиваете, пожалуйста. Я вас сведу, но полагаю, это лишнее, – ответил Мелентьев.
Тут и разразился скандал. Воронцов и Мелентьев говорили на разных языках, что было понятно одному, другому было непонятно совершенно.
Воронцов не сомневался – каждый участник предстоящей операции должен знать о ней все, понимать ее важность и значение, конечную цель. Тогда человек не тупой исполнитель чужой воли, а работник творческий, вдохновленный идеей, знающий начало и конец операции, он способен внести в нее необходимые коррективы на ходу. Ум хорошо, а два лучше. Коллегиальность в таких делах – главное. И доверие. Человеку необходимо доверять, тогда он, гордый, за идею и на смерть пойдет.
Мелентьев полагал, что чем меньше знаешь, тем труднее проговориться или наделать глупостей, и вообще лучше обойтись без смерти.
– Лишнее? – кипятился Воронцов. – Ты считаешь, что знать, кого ты посылаешь к бандитам, для меня лишнее? Или ты, – он ткнул Мелентьева пальцем в грудь, – мне, – он расправил плечи, – не доверяешь?
Мелентьев отличался завидным терпением, он выдержал паузу, когда Воронцов начал нехорошо бледнеть, спросил:
– Константин Николаевич, вы мне доверяете?
– Доверяю! Вот я тебе – доверяю!
– Благодарю. У вас маузер барахлит, давайте починю.
– Чего выдумал, именное оружие увечить.
– Серьезно? – Мелентьев смотрел участливо. – Вы не боитесь, что я вам динамит в ствол засуну, боитесь, поломаю от неумелости своей?
– Так-так, с подходцем, значит, – протянул Воронцов. – Ни шиша я, значит, в работе не петрю. Ясненько. Договорились.
Не найдя нужных слов, он смешался, махнул рукой и вышел.
За последние годы Воронцов в работе поднаторел, и Мелентьев лучше, чем кто-либо, знал это. Он перегнул умышленно, пусть Костя, так субинспектор про себя называл Воронцова, разозлится, ввод сотрудника в среду уголовников – дело опасное. Казалось, все предусмотрел Мелентьев, и вот Черняк и даже Пигалев о чем-то догадываются. А может, знают?
Воронцов и Пигалев вошли в кабинет одновременно.
– Вызывали? – неожиданно обращаясь на «вы», Воронцов молодцевато щелкнул каблуками и вытянулся.
Пигалев и Черняк переглянулись: может, перестановка произошла и Старика начальником назначили?
– Извините, что нарушаю субординацию, Константин Николаевич, и побеспокоил вас, – сказал Мелентьев. – История произошла неприятная. Товарищ Черняк конвоировал двух арестованных, которые его сбили с ног и скрылись.
– Так в чем дело? – Воронцов привычным жестом пригладил непокорный вихор. – Они должны были бежать или нет?
– Я предполагал, что побег будет организован с воли, мне нужны были их связи, – Мелентьев лгал так убедительно, что даже Воронцов ему начинал верить. – Черняка подстраховали и уголовников не упустили. Но уж раз они на воле, с арестом повременим, интересно, куда они направятся. Дело в другом, уважаемый Константин Николаевич. Оказывается, один из бежавших – наш сотрудник. Что это получается? Проводится такая серьезная операция, а субинспектор Мелентьев не в курсе дела? Как мне вас понимать? Мне не доверяют?
– Какой сотрудник? Кто такое придумал? – спросил Воронцов.
– Товарищи утверждают, – Мелентьев кивнул на Черняка и Пигалева.
– Ничего я не утверждаю, Иван Иванович, – плаксиво заговорил Черняк, болезненно морщась.
– Идите, – Воронцов отпустил сотрудников. Когда они вышли, резко сказал: – Досекретничались, Иван Иванович. Пигалев и Черняк друзья, вам, товарищ субинспектор, такое знать следует. Вы Черняка ставите конвоировать, а Пигалева – за бежавшими наблюдать и надеетесь, что они не поймут, в чем дело?
– У меня других сотрудников нет, – Мелентьев вздохнул.
– Из-за чего сыр-бор разгорелся? – перебил Воронцов. – Кто-то где-то сказал, что какой-то Корень собрался банк взять… Он собрался, а мы все дрожим…
– Вы знаете, кто есть рецидивист, над которым вы изволите подшучивать?
Глава вторая
Уголовник-рецидивист по кличке Корень
Субинспектор Иван Иванович Мелентьев встретился с Корнем четверть века назад. Москва только отпраздновала начало двадцатого века, Мелентьева звали просто Иваном, служил он в уголовной полиции в отделе по борьбе с ворами, орудующими на улице, в магазинах, у театров. Московское мелкое жулье и многие деловые гастролеры Мелентьева хорошо знали, однако все равно попадались. Арестованные на него зла не держали, так как был он в работе справедлив и мзду не брал. Повязав с поличным, не издевался, не бил; встретившись с деловыми случайно на улице либо, скажем, в ресторации, на поклоны отвечал, мог и поговорить с человеком, и рюмочку выпить, профессией не попрекал, в душу не лез. В общем, был сыщик Иван Мелентьев у своих клиентов в авторитете, его по-своему уважали, однако встречи с ним, естественно, никто не искал.