Расследователь. Предложение крымского премьера
Галина немного помедлила, потом отошла на несколько шагов и быстро сняла платье. А под ним почти ничего и не было – так, ерунда какая-то… Ерунду она тоже сняла. Андрея заколотило. Стаскивая с себя штаны, он чуть не упал мордой в песок, но удержал равновесие и побежал к морю, догонять Галину. Она далеко уплыть не успела… Обнорский осторожно обхватил ее сзади – сначала за талию, потом, обнаглев, начал гладить груди… Первый поцелуй потащил их на дно, они вынырнули, держась за руки, и молча поплыли к мелководью. Андрей целовал ее лицо и все сильнее гладил ее бедра, живот… ну и все остальное…
Он с трудом сдерживался, чтобы не заурчать от удовольствия – надо же было хоть какие-то приличия соблюдать.
– Подожди, Андрей, подожди, – задыхаясь, слегка отбиваясь от его рук, полусказала – полупростонала Галина. – Подожди… Я где-то читала… что в море… о Боже, нет… что в море это вредно… Оно соленое… Ой, Андрей…
– Врут! – убежденно выдохнул ей в ушко Обнорский. – Прессе верить нельзя, такое понапишут!
– А тебе… верить?… ой…
– А мне… можно… Галя…
– Андрю… ша…
Обнорскому давно не было так хорошо. Он словно растворился одновременно и в море, и в женщине… Он словно пропал – и все тяжелые мысли и заботы тоже куда-то пропали. И вообще все мысли. Пару раз, правда, мелькнула одна: «Как бы Галя своими стонами коллег не всполошила», – но потом и эта здравая мысль угасла. На берег они выползли на четвереньках и долго молчали, приходя в себя… Они лежали на песке рядом и смотрели в черное небо над головой.
– У тебя шрамы, – сказала она, проведя пальцем по груди. Шрам остался, как память о встрече с бойцами Черепа. – Откуда у тебя шрамы?
– Тяжелые журналистские будни, – буркнул Обнорский.
Говорить, нарушая очарование ночи, не хотелось. Галина приподнялась на локте, прикоснулась к Обнорскому прохладной грудью с твердым соском. Высоко в небе летел самолет, пульсировал огоньками.
– Ах да, – сказала она. – Ты же великий криминальный журналист из страшного бандитского Петербурга.
– Галя, я тебя умоляю… – ответил он. – Петербург не более страшен, чем ваш Киев.
– Даже так?
– Именно так.
– Тогда это действительно страшно.
– Почему же?
– Потому что Киев – страшный город. В нем исчезают люди.
– Люди везде исчезают. В Киеве, в Токио, в Париже…
– Да, но в Токио или в Париже власти начинают бить тревогу, если пропал журналист.
– О чем ты? – спросил Обнорский лениво.
– Как о чем? О Горделадзе, – с удивлением ответила Галина.
– А-а… – разочарованно протянул он. – Опять про Горделадзе… Галя, если честно, то я не совсем понимаю, почему ты связываешь его исчезновение с президентом, с властями…
– Как же? Гия не любил президента. Однажды во время теледебатов даже поставил его в абсолютно дурацкую ситуацию – вся Украина смеялась. И вдруг пропал.
– Не вижу связи. Десятки, если не сотни журналистов, критикуют Бунчука, и ничего с ними не происходит…
– Вот и произошло! – сказала Галина горячо. – Вот и произошло! Почему ты не хочешь осознать этот факт?
– Да брось ты! Из реплик твоих же коллег-земляков на семинаре я понял, что этот ваш Гия весьма любвеобилен… Он же грузин, кровь у него горячая. Так что, Галя, не вижу пока никаких особых оснований для беспокойства. Через день-другой объявится. Покается перед женой, очухается… У журналистов такие закидоны случаются. Хочешь, я тебе одну историю расскажу, как одну нашу питерскую журналистку «похитил» не кто-нибудь, а целый «резидент литовской разведки» – двое суток, сволочь, насиловал и вербовал беспощадно. Так она, сердешная, потом мужу сказала. Был в этой истории, правда, один нюанс: «резидент» в соседней редакции завотделом работал. Но она об этом мужу говорить не стала. И я вот думаю, что…
Галина, не ответив ничего, встала и пошла прочь по песку косы. Сзади она была чудо как хороша. Андрей полежал еще несколько секунд, любуясь ее фигурой, потом вздохнул, встал и пошел догонять.
– Господи! – бормотал Андрей. – Ну при чем здесь Горделадзе?
***А Горделадзе оказался очень даже при чем. Весь семинар прошел под знаком Георгия Горделадзе. В перерывах журналисты страстно обсуждали загадочное, детективное исчезновение своего коллеги. Одни говорили, что к исчезновению Георгия причастен президент Бунчук. Другие видели руку Москвы, третьи – Вашингтона. Щирый хохол из Винницы Боря Рабинович, единственный из всех участников семинара демонстративно говоривший только по-украински (вставляя, правда, иной раз английские слова) и носивший украинскую национальную рубашку, горячо доказывал, что здесь-таки не обошлось без боевиков Моссада. Журналистка из Нежина – без бюста, но зато с серьгой в пупке, сказала, что Гию похитили чеченцы…
Обнорский от этих разговоров тихо шизел. Он совершенно не понимал, на кой черт президенту, ФСБ, или ЦРУ, да пусть даже и Моссаду, нужен среднеизвестный журналист? А представить себе чеченских боевиков в Киеве, на бульваре Леси Украинки, он мог, но с очень большим трудом. Да и вообще с момента исчезновения Горделадзе прошло чуть больше четырех суток. О чем разговор, коллеги дорогие?
Примерно четверть участников семинара с доводами Андрея соглашалась.
Остальные – в основном молодежь – продолжали строить догадки и версии – одна невероятнее другой. Вскоре Обнорский перестал с ними спорить. Он понимал, что молодым журналистам очень хотелось, чтобы странная история, случившаяся с их коллегой, была не какой-то «бытовухой», а настоящим героическим приключением.
Героическое приключение приподнимало значимость профессии, романтизировало в глазах обывателей остальных журналистов и вообще добавляло адреналина в кровь… Все это Андрей очень хорошо понимал, поскольку давно уже был частью журналистского корпуса со всеми его примочками – и хорошими, и плохими. А принадлежность к корпоративному сообществу – это штука такая, как бы вернее сказать, – тонкая… Обнорский любил свою профессию и свой цех – прекрасно осознавая недостатки очень многих его представителей. Эта любовь и чувство корпоративной солидарности не позволяли ему издеваться и насмешничать над коллегами. Или, скажем точнее, почти не позволяли…
В конце второго дня семинара Андрей прочитал заключительную лекцию. В принципе, можно было улетать, но он решил остаться еще на один день – впереди было короткое бабье лето, а потом слякотная петербургская осень с дождями, мокрым снегом и голыми деревьями. Андрей решил задержаться на денек у моря.
Вечером он пригласил Галину в ресторан. Они поехали в Ялту, на Дарсан, в «Горку». Вечерело, садилось солнце, освещая лежащие внизу город, порт и бесконечный простор моря. Пейзаж был совершенно фантастический в невозможной своей красоте.
Андрей и Галина пили «Белый мускат Красного камня». Обнорский молчал, глядел на закат, стараясь запечатлеть его в памяти навсегда, понимая, что это невозможно.
– Обнорский, – сказала Галина осторожно, – ты не передумал?
– Про что не передумал? – спросил Обнорский, очнувшись.
– Ты все-таки улетаешь в свой Ленинград?
– В Санкт-Петербург…
– Жаль…
– Мне тоже.
– Ну так останься! – сказала она. – Давай останемся здесь еще на недельку… или махнем ко мне в Киев. Там сейчас очень красиво, каштаны на Крещатике стоят рыжие. А, Андрей?
Обнорский взял Галину за руку, сказал:
– Я не могу. Каштаны – это здорово… но не могу. У меня Агентство, лекции в университете. Извини, не могу – работа.
– Я же не предлагаю тебе отдых. Ты в Киеве проведешь еще один семинар. Для большой группы журналистов. То, что ты рассказал ребятам о методике расследования, более чем полезно. У нас практически нет журналистов, специализирующихся именно на расследовании. А в свете последних событий это актуально до предела. Исчезновение Горделадзе…
Обнорский поморщился. Говорить о Горделадзе не хотелось. Хотелось просто смотреть на море и закат, пить это изумительное вино.