Пасынок судьбы. Расплата
«Ах ты черт!», – подумал я: «Вот откуда у Судакова была моя фотография!» Вслух я спросил:
– М-м-м… А когда это было?
Катерина помолчала, вспоминая, потом ответила – именно в ту ночь мы ночевали у Паганеля. Я на всякий случай спросил еще:
– Катя, тебе такая фамилия, как Судаков, не знакома?
Она помедлила и твердо ответила:
– Нет, Воронцов! Точно нет! Впервые слышу, а что?
– Да так, ничего… – я все ни как не мог взять в толк, с чего бы это Катерина, которая поклялась после развода удушить меня при первой же встрече, вдруг сама позвонила предупредить меня о возможных неприятностях!
– Воронцов! Что молчишь? Расскажи хоть, как живешь?
– Нормально живу, работаю в охранной фирме, завтра уезжаю в командировку…
– Рада за тебя… У вас тепло дали? У нас тут такой холод… – чуть хрипло проговорила она и снова закашлялась.
Я почему-то с каким-то неизвестным мне до этого чувством тоски представил ее – в вязаной кофте поверх халата, ноги в шерстяных носках обуты в стоптанные тапочки, она стоит в прихожей, опершись локтями на тумбочку, и придерживая трубку плечом, прячет озябшие пальцы в рукава кофты. Катя всегда мерзла, по-моему, даже в бане она стала бы вот так же прятать пальцы…
– Воронцов. Ты чего молчишь?
– Тебя слушаю… – тупо пробормотал я, сам себе боясь признаться в том, что я жутко соскучился по Катерине.
В трубке послышался какой-то шум.
– Мать пришла! Все, Воронцов, поговорили! Давай, пока! Приедешь – звони, я теперь днем обычно дома… – и Катя повесила трубку.
Я оставил недосложеную сумку, пошел на кухню, налил себе чаю, закурил и, следя за плывущими голубоватыми волокнами дыма, задумался…
То, что моя бывшая жена позвонила мне, в общем-то не удивляло – я вообще был уверен, что после развода она будет звонить постоянно, донимая меня всякими мерзостями. Но она позвонила предупредить меня! Да еще и свою ненаглядную мамулечку, мамусика, мамочку, которая меня иначе как «беспорточной лимитой» и не величала, назвала по-пролетарски просто – мать! Нет, кому-то конечно не понять, что такого странного в этом простом русском слове «мать», но в потомственно-московской семье моей бывшей жены, где все, включая престарелую облезлую ливретку с бантиком на хвосте, с патологической обостренностью следили за ма-асковской «правильностью» родного, великого и могучего языка, слово «мать» означало только одно – Катерина очень сильно разозлилась на мою бывшую тещу.
Я медленно, затяжка за затяжкой, погружался в пучину воспоминаний…
Вот мы с Катериной в первый раз идем к ней домой. Хорошо помню то чувство неловкости, которое охватило меня, провинциала, когда я сказал по поводу помещения варенья в вазочку: «Спасибо, хватит!», а в ответ услышал: «Сережа! Что за люмпенский жаргон! Есть же прекрасное русское слово – достаточно!»
А вот посещение выставки Сальвадора Дали в ЦДХ на Крымской – охи и ахи Катерины и ее подруг, сдержанные реплики их вальяжных столичных кавалеров, и мой издевательских смех, когда выяснилось, что все выставленные картины оказались подделкой, фальшивкой, закинутой в нашу страну какими-то заморскими делягами!
Или вот – красные «Жигули» Катиного шефа у подъезда, я, замерзший за два часа ожидания, глупые вопрос: «Где ты была?!», не менее глупый ответ: «Мы репетировали народные танцы, у нас через неделю годовщина фирмы, будет концерт. А потом Владимир Петрович любезно согласился меня подвезти!». И дальше – безобразный скандал дома, когда Катерина выдала: «Я не крепостная крестьянка, не твоя рабыня или вещь! Я имею право на свою личную жизнь! А ревновать – глупо и не интеллигентно! Мы живем на рубеже тысячелетий, а это время свободной морали!» Помню, с каким наслаждением я взял из старинного серванта здоровенную – киллограммов на двадцать – хрустальную урну из Катерининого приданного и ахнул ее о стену! Помню свои слова: «Да! Ты не крепостная, и не рабыня! Среди них в основном были приличные женщины, а ты – шлюха, которая собственную похоть прикрывает подслушанными где-то демагогическими рассуждениями!»…
Тогда-то впервые и прозвучало ставшее потом реальностью колючее слово «развод». Ни когда не забуду неприкрытую радость в глазах «горячо любимой» тещи – наконец-то ее дочурочка избавилась от «лимиты»!
Воспоминания то распаляли меня, то приводили в меланхолическое настроение, а то и выдавливали скупую мужскую слезу, особенно когда я вызывал из памяти картины нашего досвадебного романа – огромные багряно-красные и охряно-желтые пальчатые кленовые листья на черном мокром асфальте, Катя, прыгающая на одной ножке, как девчонка, по бордюру, легкая челка, пронзительно-острый и манкий взгляд ее необыкновенных огромных, карих, с какой-то милой крапинкой, глаз…
Тьфу, расчувствовался! Я резко оборвал себя – хватит распускать нюни! Уже десятый час, а еще вещи не собраны!
Я уложил сумку, еще раз покурил, стараясь избавится от тревожного чувства сиротливости – один в пустой квартире, ни кто не проводит, ни кто и не встретит! Пора было ложиться спать – когда еще удастся поспать на простынях, под одеялом, на ближайшую неделю моей постелью станет седло боевого коня-«Камаза»!
Надо было поставить будильник в телевизоре – других часов, кроме наручных, у меня дома не было. Я долго колдовал над кнопками пульта, выставляя текущее время, время подъема, резервное – через пять минут, если не сработает первое. В общем, когда я все выставил, как положено, сна у меня не было ни в одном глазу. И тут кто-то постучал в дверь…
Я насторожился – во-первых, кого это черти несут в двенадцатом часу ночи? А во-вторых, кнопка звонка у меня была в белом пластмассовом корпусе, и не заметить ее даже в темноте очень трудно, поэтому обычно все приходящие звонят.
Подкравшись на цыпочках к двери, я осторожно прислушался. Вроде тихо! Разом возникли все недавние страхи – Судаков с отравленной острогой, жуткие таинственные события, связанные с амулетом. И тут в дверь постучали снова!
– Кто там? – как можно более грозным голосом спросил я. Тишина! И вдруг что-то заскребло по поверхности двери с той стороны!
Я бросился к встроенному шкафу, где у меня хранились инструменты, схватил тяжелый разводной ключ, и рявкнул:
– Кто там балуется?! Я сейчас милицию вызову!
Опять тихо! Я постоял с ключом на изготовку минут пять, постепенно успокоился, и тут вспомнил про наган! Тьфу, охранник, мать твою! Перепугался шорохов за дверью! Швырнув ключ на полку, я вынул из висящей на вешалке кобуры револьвер, взвел курок и распахнул дверь.
Естественно, в подъезде никого не было – я почему-то уверился в этом сразу, как вспомнил про оружие. Но на коричневой поверхности двери висела приколотая кнопкой бумажка – половинка тетрадного листка.
Я аккуратно отколол кнопку, запер дверь, убрал наган обратно в кобуру, прошел на кухню и прочитал записку, а вернее – короткое стихотворение, написанное красивыми печатными буквами:
Свилью выписаны знаки колдовского откровения.Падалью сгниет в овраге жаждавший благословления.И все! Ни подписи, как говориться, ни печати… Я еще раз перечитал стихотворение – ерунда какая-то! Какие знаки, какой свилью, кто гниет в овраге? Может, это мне угрожают – мол, знаки выписаны свилью, тебе не по зубам, а будешь жаждать некоего «благословления» – станешь гниющей падалью в овраге?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.