Падение Иерусалима
— Стрелой за удар кулаком, ты хочешь сказать, или остриём копья за удар древком? Но, госпожа, ты, видимо, пользуешься неограниченным доверием Халева. Откуда ты всё это знаешь?
— Я не знаю, только догадываюсь. Да нет, я совершенно уверена в невиновности Халева.
— Почему ты так горячо его защищаешь? — с подозрением спросил Марк.
— Потому что он друг моего детства, товарищ по играм.
Он гмыкнул.
— Странная пара — голубка и ворон. Хорошо хоть, ты не заразилась от него горячностью, а то ты была бы ещё опаснее, чем сейчас. Чего же ты хочешь от меня?
— Я хочу, чтобы вы пощадили Халева. Вы... вы можете не поверить показаниям этих свидетелей...
— И только-то? — в притворном ужасе воскликнул Марк. — Кто бы мог подумать, что девушка, которую я считал образцом добродетели, окажется столь безнравственной! Ты хочешь склонить меня к нарушению долга?
— Да, хочу. К тому же все здешние крестьяне — отъявленные лгуны.
— Госпожа, — с суровой убеждённостью произнёс Марк. — Я вижу, Халев не довольствовался ролью товарища по играм — он усиленно за тобой ухаживал. Так я и подумал с самого начала.
— О, — ответила она, — откуда вы можете это знать? К тому же он обещал никогда больше этого не делать.
— Откуда я могу это знать? Просто думаю, что Халев был бы ещё большим глупцом, чем я его считаю, если бы не пытался за тобой ухаживать. Будь на то моя воля, его навсегда лишили бы этой возможности. А теперь скажи откровенно, если, конечно, женщина способна на полную откровенность: любишь ли ты Халева?
— Я, я? Люблю ли я Халева? Конечно же нет! Если вы мне не верите, спросите у Нехушты.
— Благодарю. Я удовольствуюсь твоим собственным ответом. Ты отрицаешь, что любишь его, и я склонен тебе поверить; с другой стороны, именно такого ответа и следовало ожидать: всякий другой мог бы повредить Халеву. В разговоре со мной, во всяком случае.
— В разговоре с вами? Да какая вам разница, люблю я или нет Халева, который, признаюсь, пугает меня своими неожиданными выходками.
— Поэтому ты так упорно его защищаешь?
— Нет, — сказала она с внезапной суровостью, — я защищаю его так же упорно, как защищала бы в подобном случае и вас, — потому что он мой друг, и, если он в самом деле совершил то, в чём вы его обвиняете, у него есть на то свои оправдания.
— Хорошо сказано, — проговорил Марк, не спуская с неё глаз. Да и как было не залюбоваться ею?! Она стояла перед ним, сжав руки; её грудь высоко вздымалась, милое бледное лицо раскраснелось от волнения, а прелестные глаза подёрнулись слезами. Глядя на неё, Марк вдруг потерял самообладание. Страстное влечение к этой девушке и горькая ревность к Халеву двумя мощными волнами накатили на его сердце.
— Ты говоришь, что не любишь Халева, — сказал он. — Поцелуй меня — и я тебе поверю.
— Как может это доказать, что я говорю правду? — негодующе спросила она.
— Не знаю; да и честно сказать, мне всё равно. Поцелуй меня — и я поверю, что все здешние крестьяне — лгуны. Я уже начинаю верить.
— А если я откажусь?
— Тогда я вынужден буду передать это дело в иерусалимский трибунал.
— Нехушта, Нехушта, ты слышала? Что мне делать?
— Что тебе делать? — сухо заметила Нехушта. — Если ты хочешь поцеловать благородного Марка, я не стану тебя укорять и никому не скажу об этом. Но, если это тебе претит, ты будешь большой дурой, пожертвовав собой ради спасения Халева.
— Нет, я это сделаю — и только ради спасенья Халева, — всхлипнула Мириам и потянулась к римлянину.
К её изумлению, он отстранился, закрыв лицо рукой.
— Прости меня, — сказал он. — Мне очень совестно, что я вымогал у тебя поцелуй. Я позабылся, и виной тому — твоя красота, твои чары. Прошу тебя, — скромно добавил он, — не думай обо мне плохо; случается, и мы, мужчины, тоже проявляем слабость... Хорошо, я удовлетворю твою просьбу, в нарушение закона. Допустим, эти свидетели и впрямь солгали; во всяком случае, если он и совершил преступление, то заслуживает снисхождения, он может меня не остерегаться.
— Но зато тебе следует его остерегаться, — вмешалась в разговор Нехушта. — И мне очень жаль, что это так, ибо ты, господин Марк, поистине благородный человек.
— Ну что ж, наше будущее — в руках богов: чему быть, того не миновать. До свидания, госпожа Мириам, я твой скромный слуга и друг, желаю тебе спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответила она. — Да, Нехушта права: вы человек очень благородный. — И она посмотрела на него таким взглядом, что у него мелькнуло желание вновь попросить её о поцелуе, и на этот раз он был уверен в её согласии. Но Марк не поддался искушению. До сих пор он, как это было свойственно молодым римлянам, почти ни в чём себе не отказывал; и вот он впервые вкусил радость самообуздания; в его душе зародилось какое-то странное новое чувство — чистое и высокое. И он ощущал неизъяснимое удовлетворение.
Из всего сказанного в саду Халев, как ни старался, не мог уловить ни слова. Никто из троих не повышал голоса, стояли они достаточно далеко, и, как ни тянул Халев шею, его острый слух не мог различить отдельных произнесённых слов; он слышал лишь смутный гул голосов. Зато его глаза не упускали ни единого движения, ни единого жеста. Ясно только, что происходит страстная любовная сцена, ибо Нехушта стоит спиной к Мириам и римлянину, пока между ними идёт объяснение. Затем, как он и ожидал, наступил кульминационный миг. Ах, бесстыжая, — они целуются! Глаза Халева застлало туманом; этот туман как будто прорезали раскалённые мечи огня; кровь барабанила в висках; сердце разрывалось от ярости. Он убьёт этого римлянина на месте. Мириам никогда больше его не поцелует — разве что мёртвого.
Халев уже вытащил короткий меч, спрятанный под свободной одеждой, и вышел из тени деревьев, как вдруг опомнился. Рассудок его обрёл равновесие, как выправляется судно, сильно накренённое яростным шквалом: вернулась обычная осторожность. Если он бросится на римлянина, эта подлая служанка Нехушта, вероятно, им подкупленная, придёт своему покровителю на помощь и вонзит свой кинжал в спину ему, Халеву. А если он и избежит этой опасности, они позовут ессеев и передадут его в руки правосудия. Он же хотел только убить, но не быть убитым. Конечно, очень заманчиво поразить мечом римлянина, но если при этом погибнет и он сам, Мириам достанется кому-нибудь третьему, и что он от этого выгадает? Скоро они выговорятся; его враг пойдёт обратным путём, тогда, может быть, и представится удобный случай напасть на него. Надо подождать, надо подождать.
Ага, они расстались; Мариам направляется к дому, а Марк — в его сторону; и у него такой вид, как будто он во сне. Только Нехушта на прежнем месте: стоит, опустив глаза, о чём-то задумалась. Всё ещё как во сне, Марк прошёл мимо него на расстоянии протянутой руки. Отворил калитку, вышел и закрыл её за собой. Халев последовал за ним. В восьми — десяти шагах в ограде была другая калитка, которая вела в сад странноприимного дома. Когда он хотел захлопнуть её, Халев быстро протиснулся внутрь, — и они оказались лицом к лицу.
— Кто ты такой? — спросил римлянин, отпрыгивая.
К этому времени Халев обрёл достаточное хладнокровие; он закрыл калитку и запер на засов. И только тогда ответил:
— Я Халев, сын Хиллиэля. Хочу с тобой поговорить.
— А, Халев, — сказал Марк. — И, если в этом сумраке глаза меня не обманывают, как всегда, в препакостном настроении... Какое же у тебя ко мне дело, Халев, сын Хиллиэля?
— У меня к тебе очень важное дело, Марк, сын Эмилия. Речь идёт о жизни и смерти, — ответил он таким тоном, что Марк обнажил меч и стоял, внимательно за ним наблюдая.
— Говори ясно и коротко, молодой человек.
— Хорошо, буду говорить ясно и коротко. Я люблю эту госпожу, с которой ты только что расстался, и ты тоже её любишь или делаешь вид, что любишь. Не отрицай, я видел всё, даже ваши поцелуи. Она не может принадлежать нам обоим, и я надеюсь, что когда-нибудь она будет принадлежать мне, если, конечно, меня не подведут сейчас глаз и рука. Один из нас должен сегодня умереть.