Падение Иерусалима
— Но, Ну, что может изменить его возвращение, ведь на мне — суровый запрет моих родителей. Нарушить его — означает совершить великий грех и навлечь на себя проклятия Господа и людей.
— Не знаю, знаю только, что и в этой стене, как во всех других, должна быть какая-то дверь. Не тревожься о будущем. Оно в руках Того, кто его предопределяет. Довольно для каждого дня своей заботы. Так изрёк Он. Прими же Его слова с благодарностью. По-моему, завоевать любовь такого человека, как этот римлянин, — большое счастье; как подсказывает мне жизненная мудрость, он верен и честен; поистине благороден тот человек, который вырос в Риме, поклонялся римским богам — и всё же не утратил честности. Подумай обо всём этом и возблагодари Всевышнего, ибо множество людей не знали подобной радости, хотя бы и на час.
— Хорошо, я попробую, Ну, — скромно сказала Мириам, всё ещё глядя на гребень холма, заслонивший собой Марка.
— Ты не только попробуешь, но и возьмёшь себя в руки. Нам надо поговорить и ещё об одном деле. Принимая нас, ессеи оговорили, что по достижении полных восемнадцати лет ты должна будешь их покинуть. Этот срок миновал уже год назад; ты, вероятно, не знаешь, что совет ещё тогда обсуждал этот вопрос. Нарушать свои же постановления он не вправе, но был высказан аргумент, что слова «полных восемнадцати лет» означают девятнадцатилетие; а до твоего девятнадцатого дня рождения остаётся всего месяц.
— Стало быть, мы должны уйти, Ну? — растерянно спросила Мириам, ибо для неё весь мир сводился к этой деревне в пустыне, а круг близких людей ограничивался почтенными людьми, которых она именовала «дядюшками».
— Да, тем более что все догадываются, что поединок между Халевом и центурионом Марком произошёл из-за тебя. Об этом много толков: молодой дикий кот потерял лапу, подобранную садовником.
— Но ведь они знают, что тут нет никакой моей вины. Куда же мы пойдём, Ну? У нас нет ни друзей, ни дома, ни денег.
— Не знаю, но и в этой стене непременно должна быть дверь. Даже если случится самое худшее, у нас, христиан, много братьев; ты прекрасная ваятельница, с твоим искусством мы проживём в любом большом городе мира.
— Верно, — просветлела Мириам, — если, конечно, Марк и мой старый учитель говорят правду.
— К тому же, — продолжала Нехушта, — у меня сохранились почти все деньги, которые дал финикиец Амрам, когда мы бежали с твоей матерью, а также драгоценности, найденные в сундуке капитана галеры в ночь твоего рождения. Так что не бойся, мы не пропадём, да ессеи и не допустят этого... Я вижу, ты очень устала, моя девочка; поди отдохни, может быть, во сне к тебе вернётся твой возлюбленный.
С тяжёлым сердцем, так жестоко посрамлённый, Халев покинул деревню ессеев. Рано на рассвете после поединка с Марком, с палкой в забинтованной руке и котомкой с провизией за плечами, он тоже стоял на гребне небольшого холма, глядя на дом, где жила Мириам. Ни в любви, ни на войне ему не повезло; при одной мысли о своих неудачах он буквально скрежетал зубами. Мириам отвергла его, Марк одолел в первой же стычке, да ещё и пощадил ему жизнь, и, самое худшее, эти двое, от которых он претерпел столько мук, любят друг друга. Немногим доводилось страдать так нестерпимо, как ему; что может быть в юности причиной большего отчаяния, чем отвергнутая любовь и позорное поражение. С годами люди смиряются с несчастьями и неудачами. Конь, который в молодости взвивался от одного прикосновения хлыста, одряхлев, тяжело плетётся к живодёру, не обращая внимания на град сыплющихся на него ударов.
В это время из-за горизонта выкатился багровый шар солнца, наполняя мир светом и оживлением. Защебетали птицы, засновали зверьки, тени улетучились. Впечатлительное сердце Халева сразу же откликнулось на эту перемену в Природе. В его груди шевельнулась надежда; даже боль в покалеченной руке, казалось, улеглась.
— Окончательная победа всё равно будет за мной, — закричал он в безмолвное небо. — Все мои беды — позади. Я вознесусь надо всеми, словно сверкающее солнце; словно пылающее солнце, я спалю своих врагов. Это доброе предзнаменование. Теперь я рад, что римлянин пощадил меня; когда-нибудь я отниму у него и жизнь и Мириам.
Он повернулся и пошёл вперёд по залитой ярким светом земле, глядя, как убегает вдаль его собственная тень.
— Какая длинная у меня тень, — произнёс он, — и это тоже доброе предзнаменование.
По пути в Иерусалим Халев много раздумывал, беседовал со всеми встречными, не исключая разбойников и грабителей, которых не привлекал его убогий скарб, ибо он хотел знать, что делается в стране. Добравшись до Иерусалима, он отправился к подруге своей матери, которая в своё время отдала его, беспомощного сироту, на воспитание ессеям. Оказалось, что она уже умерла, но его принял её сын, человек добрый и гостеприимный; он приютил его в память о покойной матери. Рука скоро поджила, новый друг купил ему приличную одежду и дал немного денег, после чего Халев, не делясь ни с кем своими замыслами, отправился во дворец римского прокуратора Гессия Флора, чтобы получить у него аудиенцию.
Трижды ожидал он по многу часов, и каждый раз его прогоняли стражники. На четвёртый раз ему повезло.
Гессий Флор заметил его и спросил, кого он так терпеливо ожидает. Начальник охраны ответил, что он хочет обратиться к нему с какой-то просьбой.
— Я выслушаю его, — согласился прокуратор. — Для того я и нахожусь здесь, чтобы творить правосудие по милостивому повелению и от имени цезаря.
Халев предстал перед небольшим, темноглазым, с нависающими бровями и коротко стриженными волосами римлянином, одним из самых жестоких правителей Иудеи.
— О чём ты просишь, еврей? — спросил он резким голосом.
— Я прошу о правосудии, о благороднейший Флор, только о правосудии, попранном моими врагами. И не сомневаюсь, что вы восстановите справедливость. — При этих словах придворные и стражники прыснули со смеху, и даже сам Флор изволил улыбнуться.
— За правосудие надо платить, — сказал он.
— Я готов.
— Тогда излагай своё дело.
Халев рассказал. Много лет назад его отца случайно убили во время очередной смуты; он, Халев, был тогда ещё совсем малышом, и под тем предлогом, что его отец — сторонник римлян, зелоты захватили и поделили между собой всё оставшееся после него имущество, а он, законный наследник, лишившись всего, вынужден был обратиться за помощью к благотворительности. Зелоты или их наследники до сих пор владеют незаконно присвоенным имуществом, состоящим из богатых земель и недвижимости в Иерусалиме и Тире.
Чёрные глаза Флора зажглись алчными огоньками.
— Назови их имена, — сказал он, хватаясь за таблички.
Но Халев ещё не был готов назвать имена. Он сказал, что предварительно хотел бы заключить письменное соглашение, предусматривающее, какую долю имущества, если оно будет возвращено, передадут ему как законному наследнику. Прокуратор и Халев долго торговались и в конце концов договорились о нижеследующем: поскольку Халев пострадал из-за того, что его отец был сторонником римлян, все земли и большой дом со складом в Тире, вместе с половиной невзысканной задолженности, будут отданы ему. Правитель, «цезарь», как сказал прокуратор, получит всё имущество в Иерусалиме и другую половину задолженности. Халев проявил обычную свою предусмотрительность. Дома, объяснил он впоследствии, могут быть сожжены или снесены, но земле никто не может причинить никакого ущерба, разве что истопчет выросший на ней урожай. Соглашение было надлежащим образом подписано и засвидетельствовано, и только после этого Халев назвал имена и предъявил все имевшиеся в его распоряжении доказательства.
Через неделю люди, обобравшие Халева, или их наследники оказались в тюрьме; чтобы выйти на свободу, им пришлось пожертвовать не только всем украденным, но и своим собственным имуществом. Потому ли, что прокуратор был очень доволен столь большими и неожиданными приобретениями, потому ли, что Халев показался ему человеком, который может пригодиться в будущем, он в точности выполнил все условия соглашения.