Последний магог

— Вот молодец Шепчу! Молодец!
И тут из-за спин сбегутов донесся голос шамана:
— Работать на грешников — духов гневить.
Топчу, не обращая внимания на его слова, громко обратился к нам:
— Пошли, буторы!
И мы двинулись, стараясь не слушать, что там сзади шаман говорит про беспощадные мечи и гнев великих духов.
Оказалось, нам предстоял сбор фруктов. Залитые солнцем сады, большие красные яблоки в корзинах, пот и радость работы. И все время доносился до меня сердечный голос Топчу:
— Молодец Шепчу! Молодец!
Да, я работал в поте лица своего, я снимал урожай, я трудился, и совсем испарились из моего сердца страхи, истаял под ярким солнцем ужас от мысли, что быть мне истребленным вместе с большим городом. Целый день мы собирали яблоки под ярким солнцем — не тем знойным солнцем, что злобным надсмотрщиком сидело в небесах над землей Магог, а под милым, нежарким ласковым солнцем беззаботной земли Огон.
А дома нас, веселых, уставших, источающих аромат яблок, встретил неистово горящий взгляд шамана.
— Там, — каркнул он, простирая длинную руку в сторону, откуда мы пришли, — созревают плоды земли для сквернавцев земли Огон, земли обреченной. А кто их собирает? Собирают их доблестные буторы земли Магог, избранные воины. То-то радуются Великие Духи, то-то ликуют славные предки! И ведь есть чему радоваться — собирают храбрые буторы-магоги яблоки для нечестивцев земли Огон!
— И тебе хорошо бы нам помочь, — кротко сказал Топчу. Я заметил, что никто из них никогда не вступал в пререкания с шаманом. — Живем вместе, кухня одна.
— Духи не допустят, — закричал шаман, — чтобы их служитель собирал яблоки в земле Огон. Эта земля обречена истреблению!
— Вместе со всеми яблоками, — поддакнул Языгу.
— Яблоки не дождутся истребления, — одернул его Топчу. — Их до этого схрумкают.
— Хрыргын! — неистово завопил шаман, махая на них руками. — Вы — хрыргын! Великие Ужасные Духи, пошлите огонь на это отребье земли Магог!
— Ну, ужинать пора! — весело сказал Топчу, пропуская его вопли мимо ушей.
И во время ужина победно громоздилась посередине стола корзинка с красными наливными яблоками, щедро отсыпанными нам хозяином сада за хорошую работу. Мы ели, пили вино и обменивались шутками, совсем позабыв про слова шамана. А он пропал куда-то, ушел из дома — и не появлялся несколько дней.
Яблоки земли Огон, душистые, красные, крутобокие. Вы были вкусны тогда, в тот вечер, вы словно одаривали благодатью собиравших вас сынов земли Магог.
 
ЧОХ
Об этом стало известно за много дней — пришли люди от бега и объявили, что великий бег устраивает празднество в честь рождения сына. Все обязаны явиться, ибо устраивает празднество в честь рождения своего сына великий и славный бег. Все, кто может ходить, должны явиться в урду бега, чтобы есть, пить и петь песни. На веселье и празднество должны явиться все, кто в состоянии передвигать ногами.
Так объявили люди, пришедшие от бега.
Меня там в тот день не было. Я был на холмах — пас лошадей вместе с другими табунщиками. К нам прискакала взволнованная Нишкни и сообщила, что недавно приходили люди от бега, и скоро надо явиться на празднество. Мои товарищи обрадовались, стали громко обсуждать новость: ожидалось веселье, ожидалось огромное пиршество, съезжались со всех концов страны затейники и музыканты. А у меня подозрением, тревогой, неприятным предчувствием заныло сердце. В последнее время я чувствовал его, мое сердце, оно давало о себе знать в самые неподходящие моменты, и когда надо было радоваться, оно сжималось, а когда вокруг веселились, оно задумывалось. Ничего я не мог с ним поделать, оно было частью меня и руководило мной, повелевало. Оно погоняло мной, мое сердце.
Было начало осени. С гор по ночам подул холодный ветер. Травы еще больше поседели. Горы стояли в темных тучах, дожди лили над горами. Настало время явиться в урду великого бега для надлежащего веселья.
Урда была недалеко от нашего поселения, в хосуне Годи. Лишь бегам разрешено было кочевать по земле Магог. Бег соизволил остановиться здесь прошлым летом, когда его объявили верховным Гогом земли Магог. Четыре сотни огромных повозок, запряженных быками, привезли сюда урду, имущество бега, привезли его жен и чад, а также неисчислимое количество челяди и домочадцев. Урду защищали стены из повозок, охраняли вооруженные воины. Велика была урда в хосуне Годи.
Бесчисленное множество народа стеклось на громадное поле перед воротами урды. Всюду, куда ни кинь взгляд, несчетными палатками было усеяно поле, в них пировали, пели, плясали люди. Кое-где затейники и акробаты развлекали народ, по краям конники демонстрировали удальство, устраивали состязания. Вкусные запахи готовящихся яств плыли пополам с пылью над полем.
Помню, я растерялся. Куда идти, что делать? Веселиться не хотелось. Хотелось отойти в сторонку и подумать, поразмыслить. Горы отсюда казались ближе, можно было различить отдельные вершины. Что-то там делают тэнгэры? Видят ли, что верховный Гог устроил празднество? Ходили ли к ним люди от него, приглашали ли явиться? Веселятся ли тэнгэры, или им по целым суткам надлежит наблюдать за нами? Такие мысли приходили мне в голову. Хотелось отойти в сторонку, подумать, поразмыслить. О многом хотелось размышлять моей голове, и сердце мое посреди общего веселья задумалось. Но Нишкни потянула меня за руку, и мы нырнули в праздничную толпу.
Вокруг бурлило веселье. Вокруг ели, пили, смеялись. Обжирались, опивались, хохотали во всю глотку. Целых быков поворачивали на вертелах. На канатах танцевали плясуны. Плясали испуганные незнакомым шумом лошади. Конскую колбасу раздавали за так. За волосы тащили пойманного вора. Отпускали в небо пойманных птиц. Щебетали стайки девушек. Своры парней затевали потасовки. Вокруг ели, пили, смеялись, обжирались, опивались, хохотали во всю глотку.
Вдруг я заметил в стороне, у костра, знакомых людей. Это были мужчины нашего рода, которые тоже пришли поучаствовать в веселье. Заметив меня, один из них протяжно меня окликнул:
— Эй, единородец! Пошли к нам!
Я подошел к ним и сердечно поздоровался. Их было с десяток, они неспешно ели жирный бульон. Один, огромный, темнолицый Бурчи, сказал:
— Возьми чашку, поешь с нами.
Я сидел с ними, со взрослыми мужчинами нашего рода, и ел вкусный горячий бульон. Они же, не обращая на меня внимания, вели медлительные беседы, неспешно резали мясо, наливали еще бульону. «Эхэ-хэ!» — то и дело вздыхал кто-нибудь из них, и не был этот вздох полон затаенной обиды или скрытой горечи, а полон был сытого удовольствия, исходил из плотно набитого вкусной едой брюха. «Эхэ-хэ!»
Я рассматривал их. Никогда еще мне не доводилось видеть столько единородцев мужского пола. Я знал только двоих: Бурчи, старшего табунщика бега, и маленького подслеповатого старика по имени Шалбан-ага, славившегося своей прожорливостью. Этот Шалбан-ага был известен тем, что в одиночку мог съесть целого ягненка и выпить бурдюк ойрака. Видеть это было удивительно, потому что Шалбан-ага был ростом мал и телом тщедушен. Сейчас он, отдуваясь, с лицом, покрытым обильным потом, доедал шестую чашку бульона. Бурчи, посмеиваясь, смотрел на него.
— Что, уважаемый Шалбан-ага, еще налить? — спросил он, когда тот опорожнил чашку.
Шалбан-ага замигал.
— Налей, пожалуй, — сказал он не очень уверенно.
— А то мясо готово, сейчас еще жареного принесут, — подначивал Бурчи, перемигиваясь с другими.
— Так пока его поднесут, — сказал Шалбан-ага, жадно поглядывая на котел. — А бульон вон какой вкусный. Ты налей еще, друг Бурчи. От жидкого, небось, бурдюк не лопнет, — добавил он под общий смех, похлопывая себя по животу.
Сквозь густую шумную толпу к нам пробилась Нишкни.
— Вот ты где! — закричала она, увидев меня. — Пошли скорее, там Шмешу-хэхэхэй выступает.
— Невеста, э? — подмигнул мне Шалбан-ага.
Мне стало неприятно смотреть на его лоснящееся лицо, сальные глазки. Я встал и пошел с Нишкни.