Последний магог

У дома меня ждали нукеры. Маленький пузатый десятник объявил, что меня забирают в армию бега, чтобы сделать из меня воина-карателя. Я беспрекословно, молча им подчинился. Образ плачущей Нишкни не выходил у меня из головы. Мать принялась убиваться, но я остановил ее: мелким, ничего не значащим событием показался мне мой уход на бегову службу, мелким — но по сравнению с чем? Не знаю. Помню, что с холодной головой, равнодушно и споро собрался я в дорогу.
Из моего родного хосуна нас, новобранцев, было пятеро. Над нами поставлен был начальствовать человек по имени Чуйхулу — бывший бегов советник, за какой-то проступок пониженный до десятника. За глаза его называли «человек с прыщавой душой». У Чуйхулу была притворно ласковая улыбка — и змеиный взгляд, который мы ощущали на себе во всякий час. Ходил он, заложив руки за спину и выпятив вперед объемистое брюшко; взгляд его скользил по лицам новобранцев, и каждому он ободряюще улыбался. Он помнил имя каждого.
— Так-так, — говорил он увальню Мычу. — Друг Мычу. Ну, как служится тебе, скажи?
— А… — открывал рот Мычу.
— Не скучаешь ли по дому? — перебивал его Чуйхулу.
— Не…
— По родным, по семье небось скучаешь?
— Ну…
— Небось спишь и видишь их, да, друг Мычу? Во сне их, значит, видишь?
— Э…
— Во сне видишь, скучаешь, а наяву к ним хочется. Так и хочется, говорю, удрать, а, друг Мычу?
— Не…
— Так ведь и хочется задать тягу, улизнуть, пуститься наутек, улепетнуть, а, друг Мычу? Дать драла и стречка, верно говорю?
— Ну…
— Так вон оно что! Я на него смотрю и думаю: «Какой хороший парень этот Мычу! И солдат отличный». А он кто на самом деле есть? Он есть дезертир! Вот кто ты есть, Мычу! Тут все настроены как один человек подняться и ударить по городам грешников, ударить по ним, говорю, всей нашей грозной силою, чтобы не осталось на земле нечестивых городов, — а Мычу в это время наладился удрать, улизнуть домой, как самый настоящий дезертир и предатель. А ну-ка, верные, отведите нашего Мычу вон туда и отвесьте ему десяток ударов по пяткам. Этак он расхочет бегать. А то поглядите на него — еле изловили, больно бегуч оказался.
У нас с Чуйхулу установились настороженные отношения. Пару раз он пытался поймать меня на слове, но я только непонимающе пялился на него и молчал.
— Молчишь, Шепчу? — приставал он ко мне. — Это что же, нечего сказать тебе? Своему командиру нечего сказать? Командир спрашивает, задает вопрос, интересуется здоровьем твоим, чтобы ничего с тобой не случилось, чтобы, говорю, был ты цел и здоров и нес службу свою исправно, — а ты молчишь? А, друг Шепчу? Верно, что ли?
Но, ничего от меня не добившись, уходил, видимо раздосадованный.
Не раз я замечал, что Чуйхулу находится в особо близких отношениях с шаманами. Много их перебывало у него, и неоднократно можно было заметить картину: из дверей выходит какой-нибудь желтый тощий шаман в рваных одеждах, а возле него вьется ужом Чуйхулу, о чем-то говорит со сладкой улыбкой, забегает вперед, открывает перед шаманом двери. А потом оказывалось, что приходил к нему очередной фаворит Шумбега, из того шаманского скопища, что вечно толкалось вокруг трона верховного Гога. «Верно, хочет к бегу вернуться», — замечали бывалые. Видно, так оно и было, — но что-то у Чуйхулу не клеилось, бег не снисходил к нему, и приходилось ему заниматься нами, неотесанными новобранцами, и злился он пуще прежнего, злобился на всех и вся.
Чуйхулу обучал нас ратному делу и просвещал относительно будущего противника. Целыми днями скакали мы по полю на лошадях, сажали стрелы в соломенные чучела, рубились мечами так, что к вечеру не чувствовали ни рук, ни ног. А утром Чуйхулу собирал нас в отдельной комнате и вел беседы.
Однажды он показал нам изображение толстого безобразного существа, пожирающего жирный окорок.
— Кто это? — задал нам вопрос Чуйхулу.
«Бег», — чуть было не сказал я, но сдержался. Видимо, та же мысль пришла в голову всем, потому что все молчали, прикусив языки.
— Это, — наставительно сказал Чуйхулу, — человек земли Огон, грешник и сквернавец. Из чего состоит человек земли Огон? Человек земли Огон состоит из грешных помыслов, подлых деяний и скверных намерений. Чем занимается человек земли Огон? Он гордится, — стал загибать пальцы Чуйхулу, — алкает, гневается, загнивает в роскоши, завидует, тоскует и обжорствует, — он показал нам загнутые пальцы — вышло семь. — В отличие от человека земли Огон каков человек земли Магог? Он подчиняется воле Великого Неба, — снова принялся загибать пальцы Чуйхулу, — надеется на скорый зов Трубы, любит Гога, он благоразумен, силен, справедлив и умерен. — Чуйхулу снова показал нам загнутые пальцы — вышло опять семь. — Вот каков человек земли Магог. А теперь ты, Гожу, скажи нам, чем занимается человек земли Огон?
— Гордится, алкает… — усердно стал перечислять Гожу.
— Хорошо, хорошо, — довольно кивал Чуйхулу.
Вскоре мы уже без запинки отвечали на самые трудные, самые каверзные его вопросы.
— Второй тэнгэр вострубит — и что? — спрашивал Чуйхулу.
— И большая гора, полыхающая огнем, низвергнется в море, — послушно, в один голос, отвечали мы, — и третья часть моря сделается кровью, и третья часть судов погибнет.
— А что будет сказано саранче? — спрашивал Чуйхулу.
— Чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только людям, которые не имеют нашей печати на челах своих.
— И будет ли убивать их эта саранча?
— Нет, не будет, а будет только мучить пять месяцев.
— Хорошо, хорошо, — довольно кивал Чуйхулу. — Очень хорошо!
Как бы я ни относился к Чуйхулу, от него довелось узнать много интересного. Когда он был в духе и не приставал ко всем с придирками, он был хороший наставник, терпеливый и многознающий. Помню, как поразил меня его рассказ о землях, окружающих землю Магог. Начал он с того, что перечислил их, назвал столичные города, имена правителей, и кто сколько правит, и сколько народу в каждой стране живет, и чем народ этот занимается. Особенно же поразило нас всех, что живут в этих соседних с нами землях такие же люди, как мы.
— А как же псоглавцы? — неуверенно спросил кто-то. — Мне отец рассказывал…
— Чушь! — обрубил Чуйхулу. — Никаких псоглавцев на свете в помине нет. И чертей с лошадиными головами нет, и одноглазых людей, и земель, где водятся одни львы. Все это недостоверные байки.
В это совсем было трудно поверить, потому что о земле львов мне рассказывала мать с доподлинных слов одного человека, побывавшего там и видевшего львов собственными глазами. Человек это был уважаемый, хоть и сумасбродный: в молодые годы он бежал из страны, чтобы посмотреть мир, а потом, спустя много лет, вернулся рассказывать дивные истории. Поговаривали, что у него какие-то особые отношения с тэнгэрами. Слушать его собиралось полхосуна. Жаль, он скоро умер от какой-то болезни, которой заразился в чужих землях.
— А люди, живущие в соседних странах, — грешники? — спросил я у Чуйхулу.
Он важно покивал.
— Хороший вопрос, Шепчу, очень хороший. Нет, верные мои, люди эти тоже молятся Великому Небу, и когда прозвучит Труба, мы пройдем сквозь эти земли, не трогая тамошних обитателей, и с их помощью обрушимся на землю Огон.
— А где эта земля? — вырвалось у меня.
Чуйхулу смерил меня долгим взглядом.
— Ты так хочешь это знать, друг Шепчу? — спросил он.
Знать-то я хотел, но после его вопроса сразу же расхотел.
— Наверное, — промямлил я. — Интересно же…
— А вот небеса тебе и покажут путь, — улыбнулся Чуйхулу. — Скоро, очень скоро прозвучит Труба… Или ты в этом сомневаешься?
— Нет-нет, — поспешил я его заверить. — Нисколечко.
— Вот и хорошо, друг Шепчу. Очень хорошо.
Вскоре меня стали ставить в караул у ворот беговой урды. Дело караульного нехитрое: стой себе и не спи. Я и не спал — смотрел на звезды, думал. Много о чем думал я, стоя на карауле и охраняя бегову урду. О Нишкни думал, о матери, о Красном кургане, о рассказах Чуйхулу. Иногда задумывался так, что не замечал появления Чуйхулу, который тихонько подбирался и рявкал: