Последняя чаша гнева
— А как она действует? — спросил Гутхорм Тохум.
Чойс сделал знак Шамиссо.
— Мы не будем донимать светлейшее собрание техническим обзором работы лазера, — сказал тот своим невыразительным голосом. — Можно сказать, что для этой пушки ни металл, ни кость, ни какие бы то ни было искусственные материалы препятствием не являются. Этот лазер прожигает или, если хотите, прорезает все.
Собрание недовольно зашевелилось. Возник легкий шум.
— Я же говорил, что не нужно их слушать, — послышался визгливый тенорок Ланглоара.
— Абсурд, — донесся спокойный голос Гутхорма.
— Ерунда, — произнес Хаоэй, презрительно отворачиваясь. — На свете нет ни одного такого оружия, способного прорезать металл, если это не огонь, который лишь раскаляет, или сталь, которая пробивает.
И только Энунд, Бурис и Роаберт безразлично-спокойно наблюдали за приготовлениями Шамиссо, который щелкал какими-то рычажками на стволах пушки. Чойс налег на рычаги сбоку лафета, и стволы лазера со скрипом развернулись в сторону уже расставленных возле стены щитов. Когда стволы замерли в неподвижности, Шамиссо нажал еще один рычажок.
И тогда полутьму зала прочертил светящийся красноватый луч, который врезался в самый большой щит с изображением зеленого дракона. И на глазах у всех этот дракон съежился и исчез, внезапно уступив свое место черной дыре с ровными дымящимися краями. Тонкие струйки расплавленного металла, оставляя белесоватый след, пробежали по щиту и упали-стекли на пол, образуя темно-матовые лужицы. Запахло кузней.
По рядам людей у столов пробежало движение. Многие были поражены настолько, что застыли на своих местах в неподвижности. Сидевший с краю Льот, приор Ксойна, вскочил и через весь зал просеменил к щиту.
— Он прожег его, — прерывающимся голосом сообщил он остальным. Шамиссо повернул лазер немного правее и разрезал следующий щит пополам. Зал вздохнул.
— Это просто чудо, — раздался голос Гутхорма.
Чойс был просто окрылен удачей. Сразу же после показа лазера он отправился в свою комнату. Тут его уже ждал Энунд.
— Совету понравилось оружие твоего народа, — произнес он. — Оно действенно и поможет нам уничтожить захватчиков из Альбегина. Но что ты собираешься делать сам?
— Как что? — уверенно спросил Чойс. — Ударить первым. Разгромить. Рассеять. Уничтожить.
— Все это хорошо. Я уверен, что мы победим альбегинцев. Ты хочешь сам выступить во главе войска?
— Разве я не гонфалоньер? Именно я должен вести войско в битву.
— Твоя миссия изначально была другая.
— Я не должен позволить Вольфгангу опрокинуть Чашу с Божьим Гневом, верно? Но, уничтожив войска Альбегина, мы вторгнемся в ВОА и…
— Этого не будем никогда, — строго сказал Энунд. — Ни твоего войска, ни войска всей Лиги, ни даже твоего удивительного оружия не хватит, чтобы завоевать Вольную Область Анархии. Ты только напрасно погубишь людей и погибнешь сам.
— Но как же в таком случае я один смогу совладать с Вольфгангом? — Почему один? Вас будет четверо.
— Нечто подобное я уже слышал, — прищурился Чойс.
— Да, тебе говорил об этом Бурис. Он говорил с моих слов.
— А почему я должен взять с собой именно троих?
— Эта цифра не напрасна. Аудун доносил, что Вольфганг скоро отправится в путь. С ним будет трое его ближайших друзей. Один — великан Ульв, другой — темный змей Саурбэир и третий — маг Гюрд, умерший четыре столетия тому назад. И именно поэтому, согласно древним законам магии, ты можешь взять с собой тоже только троих своих людей, а не одного или сотню. Надеюсь, ты знаешь: все в мире противоположно. Ваше странствие тоже будет символизировать этот постулат. Свет и тень, добро и зло, день и ночь…
— Мы — день? — спросил Чойс.
— Да, вы — день. А Вольфганг — ночь. А ночь всегда сменяется днем.
— Так же, как и день — ночью.
— Это с какой стороны посмотреть, — вдруг уклонился Энунд. — Я знаю, кто будет первыми двумя, которых ты возьмешь с собой. Это те, кто приехал с тобой позавчера.
Чойс кивнул.
— Не спеши с выбором третьего, — сказал Энунд. — Ибо в горах Альбегина живет Фонсека. Когда-то он тоже, как и ты, упал сюда с неба. Его пропитание — деньги путников и торговцев, потому что он проводник. Он один на всем Де-Мойре знает Альбегин, ВОА и то, что лежит за ними.
— А что за ними? — спросил Чойс.
Энунд испытующе посмотрел на него.
— Это долгий рассказ. Но ты должен выслушать его, чтобы понять все, что происходит на Де-Мойре.
— Я выслушаю тебя, Энунд, — сказал Чойс.
Пресвитер кивнул и начал:
— Никто из нас, созданных Всевышним, не знает, о чем думает Он в безбрежной пустоте Своего Познания, стройны ли Его мысли и вообще думает ли Он или за Него думают другие.
— Из таких мыслей в древности вырастали ереси, — вставил Чойс.
— Никто сейчас не сможет сказать, — продолжал Энунд, не обращая внимания на эти слова, — почему именно Де-Мойр был избран местопребыванием Страны Апокалипсиса: так мы называем здесь то, что происходит на втором континенте планеты, Берлихуте. Конечно, мы говорим, что обитаем только наш материк, Джерт. Но можем ли мы сказать, вернее, осмелиться сказать, что необитаем другой? И да, и нет. Почему? Это сложный вопрос. Многие наши богословы в кровь поразбивали себе лбы, споря об этом. Но я думаю так: необитаем Джерт. Звучит, конечно, парадоксально, но в целом правильно. Ибо вся жизнь (я имею в виду настоящую жизнь, кипучую, деятельную и имеющую далекие-далекие последствия) протекает на Берлихуте. Она кипела там еще до нашего пришествия сюда и будет кипеть вечно.
Там, на Берлихуте, вот уже миллиарды лет разыгрывается одно и то же действо, сценарий которого — Апокалипсис Иоанна, древняя книга наших предков. Думаю, что идеи философов древности о центре мироздания не являлись ошибочными. Ошибка заключается в самом термине. Не «мироздание» следует говорить в данном случае, а «мироразрушение». И центр этого мироразрушения здесь, на Де-Мойре. Снова и снова разыгрывается этот странный спектакль, и лишь одного нет в нем.
— Не падает Чаша, — догадался Чойс.
— Да, Последняя Чаша Гнева не обрушивается на несчастный мир, уготавливая ему тем самым неизбежный конец. Видишь ли, в Апокалипсисе не сказано ясно, когда именно настанет конец мира, после какого разумного действия он произойдет. То ли когда прозвучит Седьмая Труба, то ли когда будет снята последняя печать с Великой Книги. Есть там что-то и о Судном дне. Но когда он придет? Об этом можно только спорить, что и делают наши теологи.
— Я слышал, — произнес Чойс, вспомнив старцев в смешных колпаках. — Но Откровение Иоанна, — продолжал Энунд, — не едино в своем роде. В то же время, что и оно, была создана «Исповедь Амунди», памятник древней рунической письменности Де-Мойра. И вот там все сказано точно. Все сроки определены. Конец миру наступит после того, как некая Седьмая Чаша Гнева опрокинется на живущих.
Господь наш милосерд. Яд Гнева Его отравил бы Его Бытие так, что Он не смог бы оставаться милосердным и дальше. Он стал бы тем гневливым Отцом, каким рисует Его нам Ветхий Завет. А Ему нужно сострадание, необходима жалостность, ибо только ею, как прохладным снадобьем, лечатся пороки мира. А в Нем ужасный Гнев бушует. Вот Господь и слил Гнев Свой в сосуд священный, освободился от него, вновь став тихим и кротким и милосердным Господом нашим. Яд Гнева не бередит Его изнутри более, он теперь клокочет и бушует в стенках Великой Чаши в поисках выхода, и в Его воле даровать ему этот выход или оставить котел кипящим.
Джерт лишь тень Берлихута. Все здесь: и приливообразная миграция Великих Мертвых, по которой мы издревле ведем леточисление, и расширение ВОА, и рождение, жизненный цикл тварей Альбегина, — все здесь лишь повторяет происходящее параллельно с этим на Берлихуте.
Страна Апокалипсиса начинается сразу за границами Вольной Области Анархии. Но если ВОА расширяет свои границы во все стороны, она не может захватить ни дюйма территории Апокалипсиса. Ибо силы, населяющие Страну, могущественнее и превосходят мощью своей Зло ВОА. Когда-то между ними было равновесие, но сейчас оно нарушено.