Секвестр

Бюффон сделал паузу, которая показалась Клингеру божественной.
— Уяснили? — спросил Оксеншерна. — У них — все. А у нас — только закон, и то не особенно пригодный для того, чтобы выкинуть их с Земли.
Заблуждавший было вновь по комнате взгляд Клингера вдруг прояснился.
— Как вы сказали? Выкинуть?
— Именно, — усмехнулся Оксеншерна. — Это не так страшно, поверьте.
Клингер что-то промычал, потом спросил:
— Основания?
— Юрист, юрист, — засмеялся Бюффон. — Сразу видно, достопочтенный господин Клингер, юрист вы отличный, сразу, что называется, к делу, ценим, да что там говорить, оснований у нас не так уж много.
— И сил немного, — сказал Оксеншерна. — Перво-наперво — Святейший Престол. Он обвинит их в язычестве и соблюдении непристойных обрядов. Затем — промышленники планет Внешнего Космоса. У них более не хватает территорий, и они хотели бы вновь перекинуться на Землю.
— Это же экологически невыгодно, — сказал Клингер.
— Зато выгодно экономически, — быстро забормотал Бюффон, усмехаясь уголками рта. — Экономически и политически, господин Клингер, заводы — огромная сила, военные производства, знаете ли, и потом, раз тут замешаны военные, значит, история подошла к еще одному разрешению наболевшей проблемы. Трам, бам, дражайший господин Клингер, — и проблема решена! Пожалуйте.
— Затем — мы, — твердо продолжил Оксеншерна. — У нас более двух третей голосов в Сенате, и мы — сила. У нас против них — попрание законов, пренебрежение обычаями Земли. Это достаточное основание, чтобы применить к ним высылку за пределы Федерации.
— А это было? — быстро спросил Клингер.
— Конечно, нет.
— К тому же жалобы людей, — заговорил Бюффон. — Люди, знаете ли, не выносят их, взять хотя бы этих галагоссиан — катящийся мохнатый шар, смотреть тошно, и запах исходит от них — что пфуй!
— А! — вырвалось у Клингера. — Это уже много.
— Так вы согласны?
— Если вам не так сложно сказать…
— Отчего же. Сенаторское кресло.
— Ого! — Клингер порозовел. Это было солидное предложение.
— Но, — Оксеншерна поднял палец, — это в случае выигрыша нашей партии и падения правительства Витале.
— Вы и это хотите сделать?
— Это входит в наш план, Клингер, — улыбнулся Бюффон, но глаза его оставались страшно-пепельными, дикими. — Хороший у нас план?
— Хороший, — согласился Клингер.
 
Терренсвиль. Магнаты
На расстоянии шестисот миллионов километров от Земли, по ту сторону космато-оранжевого шара Солнца, где начинается уже внешний космос, еле освещенный рассеянными солнечными лучами, висит в беспредельной пустоте вечности Нептун.
Нептун — это каменные хребты длиной во многие тысячи километров, изломанные, похожие на жуткое воплощение ночных кошмаров, редкие долины, засыпанные кусками неровных глыбищ, усеянные воронками и осколками метеоритов, разбившихся о твердые скалы, острые и тонкие пики, уходящие вверх и протыкающие мощную, облачную атмосферу, с огромными норами каменных черепах, холодные поля искристого, жесткого льда, кристаллы, нагромождения льда, темного, как и все вокруг. Здесь нет Солнца, нет света, лишь желтоватый отблеск мирового светила слабо играет на черных камнях. Солнце отсюда выглядит как желтый неясный диск, как запыленный фонарик в окружении миллионов миль сплошной черноты. Слабого его сияния едва хватает, чтобы заставить кристаллы льда несильно светиться. Нептун — это сплошная ночь. Дни здесь — сумерки, ночь — густой и непроглядный мрак. Здесь все медленно: день и ночь, животные — каменные черепахи, змеи и ящеры, делающие одно-два движения в час, похожие на окружающие их камни.
Этот пейзаж представился глазам адвоката Гастона Нервы, когда его корабль коснулся поверхности Нептуна. Нерва не раз бывал на Марсе и Меркурии, и даже на Титане доводилось ему бывать, но так далеко он еще не забирался и был поражен открывшимся ему видом. Над острыми скалами неслись тяжелые облака с резко очерченными контурами, высвеченными бледно-желтым, изредка в просвет между ними проглядывали яркие, сочно-жемчужные звезды, лимонное пятно — Солнце и два других дымчатых пятна, побольше, — Тритон и Нереида, луны Нептуна. Все это на секунду парализовало Нерву своею пустынной, небывалой красотой, пока его корабль медленно погружался в шахту при помощи пневматических лифтов. Когда небо Нептуна сменилось глухой базальтовой стеной шахты, Нерва поскреб щеку и сел, повернувшись лицом к выходу, — стал дожидаться чиновников, производящих досмотр на корабле. Хотя здесь, на Нептуне, своего государства еще не существовало, как, к примеру, на Марсе, порядки были строгие, система наказаний — отработанная и действенная. Вспомнив о цели своего прилета сюда, Нерва тяжело вздохнул, но тут же усмехнулся, вспомнив, к кому он должен обратиться со своим делом. Он поднял руку и пригладил свои редкие сальные волосы соломенного цвета, наморщил лоб — подумал — и снова улыбнулся: на предстоящей встрече от него требовалось обаяние, а этого Нерва никак не мог от себя добиться. Грузный и сопящий человек, Гастон Нерва был очень непривлекателен именно своими грузностью и непрекращающимся сопением. Однако он был умен. Это сочетание, вернее, несоответствие и подвигло сенатора Оксеншерна послать на Нептун на переговоры с заводскими магнатами именно адвоката Гастона Нерву, грузного и сопящего человека.
Терпеливо снеся досмотр и проверку документов, Нерва вышел из своего корабля. С этого момента он находился в Терренсвиле, административном центре планеты, где располагалось правление всех шахт и рудников Нептуна. Одинокие фигуры прохаживались по огромному, залитому очень ярким, неестественным светом доку. В стенах зияли входные отверстия лифтов и туннелей.
Номер в отеле был самый заурядный: голубая, с прожилками, обивка стен в гостиной и ореховая в спальне, пара мягких кресел, стол, три неудобных на вид стула, широкая кровать, застеленная темно-синим покрывалом, расшитым золотыми драконами. В углу визор. Нерва подошел к нему, набрал код мэрии и с удовольствием стал ждать.
Спустя некоторое время экран засветился, и на нем появилось лицо Стефана Богаевского. Как только лицо узрело Нерву, оно сразу же налилось синим апоплексическим цветом, набрякло и вылупило на адвоката побелевшие глаза.
Когда-то Нерва спас Богаевского от неминуемой гибели, когда тому грозило изгнание из Сената и чуть ли не пожизненное заключение. Подробности того дела и размер суммы, благополучно канувшей в карманах Богаевского, а потом и Нервы, благодаря последнему не вылезли на страницы шумливой и психозно-буйной прессы. Однако Богаевский, жулик и выжига, оставивший без гроша целую какую-то там статью государственного бюджета и оставленный без гроша Гастоном Нервой, благополучно выплыл: недавно Нерва узнал, что он назначен мэром Терренсвиля не без поддержки тамошних магнатов.
— Ты? — заорало сделавшееся свекольным лицо, цель и надежда Нервы. — Да как же это так! Меня предупредили, но…
— Я сюда по делу, — сказал Нерва. — Мне нужно завтра встретиться с… — Он перечислил фамилии.
Лицо Богаевского налилось злой желтизной.
— И ты меня еще просишь об этом?
— Конечно, — сказал Нерва. — А кого еще просить? Только тебя. Ты тоже выиграешь.
Речь зашла о выигрыше.
— Непросто, — задумался Богаевский.
— Цену себе набиваешь, — кротко произнес Нерва. — Нужно только помещение и пять чашечек кофе. Подойдет твой кабинет. Тогда шесть чашечек.
— Я кофе не пью, — буркнул Богаевский и пропал. Экран потемнел. Нерва потянулся, фыркнул, вспомнив лицо господина мэра, и прямо как был, в одежде, рухнул на расшитое драконами покрывало — заснул.
Разбудил его зуммер визора. Нерва, заспанный, опухший, с торчащими волосами, нажал кнопку. С экрана миловидная женщина сообщила:
— Вам назначена аудиенция у мэра. В 9 часов у вашего отеля вас будет ждать машина.
Нерва ошалело уставился на часы. Было шесть.