Верхний этаж

— Побеседуем?.. Или подумать хочешь?
— Подумаю, — ответил Семен.
— Здесь посидишь? С дежурным или…
— В ка-пэ-зэ! — потребовал Семен. — Только к алкашам не подсаживайте! Ненавижу!
— Видать, стреляный! — заметил дежурный. — Ну, отправляйся туда. У нас сегодня пусто.
Лейтенант вывел Семена из дежурной комнаты и, открыв соседнюю, обитую железом дверь, включил свет в камере.
— Входи… Пить или есть не хочешь?.. Могу пригласить в столовую. Я что-то проголодался.
Семен отрицательно мотнул головой и сел на широкие деревянные нары, занимавшие почти всю камеру предварительного заключения.
— Зайду через часик, — обещал лейтенант. — Захочешь раньше меня увидеть — стучи!
Семен надеялся, что, оставшись один, разберется в той мешанине обрывочных мыслей, которые сплелись в запутанный клубок. Но и одиночество не помогло. То накатывалась на него, мешая спокойно думать, злобная обида на Иннокентия Гавриловича и Зою. Кто, кроме них, мог вызвать милицию! То опять возникал подавляющий все остальное вопрос: как очутился мотоцикл в ГАИ? Этот вопрос тянул за собой и другие: не попал ли в милицию и Сороконог и не решат ли его дружки, что Семен нарочно подстроил ловушку?
От этой мысли Семена бросило в дрожь. Испуганно смотрел он перед собой на дверь камеры, а видел запертую снаружи дверь родного дома и представлял, как займется она пламенем, подожженная кем-нибудь из «компахи» Сороконога.
— Мамка! — промычал он и бросился к оббитой железом двери.
Но порыв отчаяния прошел и Семен не стал стучать — постоял, прислонившись лбом к холодному металлу, и вернулся на нары. Припоминая каждую мелочь в поведении лейтенанта, Семен нутром почувствовал, что тот ничего определенного не знает. Значит, ни один парень из «компахи» не задержан.
Кто же тогда указал лейтенанту на него, на Семена? Завхоз?.. Нет! Он не из тех, кто сам обращается в милицию!
И снова с брезгливой неприязнью подумал Семен об Иннокентии Гавриловиче и Зое. Директор мог узнать его по голосу, когда они разговаривали по телефону, или придуманный Зоей ящик оказался для Семена капканом. Кто-нибудь подглядел, как он опускал в него расписку…
Много и других неправдоподобных мыслей приходило ему в голову, а главное он так и не решил: как вести себя с лейтенантом, что говорить ему, признаваться ли во всем, включая участие в «делах» Сороконога, или отрицать все? Раньше, в окружении хороших, как ему думалось, людей, он был готов пойти на полное признание. А теперь, после предательства тех, в кого он верил, прежней готовности у него не осталось, да и само училище перестало представляться ему вторым и, может быть, лучшим домом.
Сидел он на нарах, потупив голову, забыв о времени, и о чем бы ни думал, все впереди рисовалось ему мрачным, беспросветным.
Лязг запора застал его врасплох. Он вскочил и уставился на дверь с единственным желанием, чтобы лейтенант оставил его в покое до завтрашнего утра. Но в камеру вошел не лейтенант, а Никита Савельевич, За ним — незнакомый майор, и лишь третьим был лейтенант.
Ничто так не поразило в первый момент Семена, как звездочка Героя Труда на парадном пиджаке мастера. Она поблескивала над двумя рядами орденских планок, и Семен сначала смотрел на нее, а уж потом с робкой надеждой и стыдом взглянул в глаза Никите Савельевичу.
— Набедокурил! — сурово произнес мастер и, угадав ход тайных мыслей Семена, одной фразой разбил все его домыслы: — Спасибо завхозу — помог решить твои загадки!
Он и еще сказал что-то, но у Семена словно уши заложило, когда он услышал это. Смятение охватило его. Остро обожгла вспыхнувшая ненависть к завхозу, но тут же притупилась от чувства громадного облегчения. Ни Зоя, ни Иннокентий Гаврилович не предали его!..
Снова потянуло в училище, и в страхе оглянулся он на нары, на забранное решеткой окно. Неужели придется остаться тут?
Никита Савельевич понял этот затравленный взгляд.
— Собирайся! — сказал он. — Сегодня у тебя в училище много работы. Займешься своим жизнеописанием.
— Но как договорились! — вмешался майор. — На два вопроса он должен ответить здесь, при нас.
— Слушай и отвечай! — приказал мастер Семену. — Будешь запираться — никто из нас помочь тебе не сможет.
— Да не буду я запираться! Не буду! — вскричал Семен. — Спрашивайте скорей!
Майор дотронулся пальцем до его груди.
— Ты увел мотоцикл?
— Я.
— Зачем же ты бросил его на тринадцатом километре?
— Мигалки вашей испугался.
— А куда бы ты поехал, если бы не встретил нашу машину? — спросил лейтенант. — И что бы делал с мотоциклом?
Коротко ответить на это было невозможно, и Никита Савельевич снова выручил Семена.
— Это, кажется, уже не два, а три вопроса! — пошутил он. — Сверх нормы! — И добавил серьезно: — Всю ответственность беру на себя — ни один вопрос не останется без объяснения.
— Ну хорошо! — согласился майор. — Забирайте своего угонщика. Жду завтра от него подробную объяснительную записку.
Выйдя за Никитой Савельевичем на улицу, Семен испытал на себе тот незнакомый ему стыд, от которого хочется провалиться сквозь землю. Он увидел мотоцикл и стоявшую рядом Зою.
— Поезжай! — Никита Савельевич подтолкнул его к мотоциклу. — Изложишь все на бумаге, а утром дашь мне.
— Много писать-то! — жалобно произнес Семен, стараясь не смотреть на Зою.
— Хоть всю ночь не спи, а напиши! — приказал мастер, не представляя, какую длинную историю придется вспомнить Семену.
— Садись! — Зоя указала на заднее сиденье. — Держись покрепче.
Не подымая головы, Семен сел сзади Зои.
— Ты хоть спасибо сказал Никите Савельевичу? — спросила она, когда они отъехали от милиции. — Ирину Георгиевну тоже поблагодари. Это она и Олег тревогу подняли — меня с семинара вызвали и за Никитой Савельевичем домой съездили.
Семен удрученно молчал. За всю дорогу он осмелился лишь на одну короткую фразу. Ветер выбил из-под Зоиной шапочки длинную прядь волос и хлестнул его по лицу. Тогда он и сказал:
— Шлем… привезу завтра.
В эту фразу он вложил многое: и невысказанное извинение, и запоздалую благодарность, и честное раскаяние.
  
«Наших бьют!»
 
В общежитии все давно спали, а в комнате номер семь продолжал гореть свет — Семен писал объяснительную записку. Олег, Петька и Борис тоже сидели за столом.
События минувшего дня заставили ребят по-новому осмыслить свои взаимоотношения. Раньше они не задумывались над этим. Жили в одной комнате, ели за одним столом, учились в одной группе — и все. Кто же они? Друзья? Приятели? Или случай свел их вместе и никаких внутренних связей между ними так и не возникло? Но когда растерянный Олег прибежал и сказал, что Семена забрали в милицию, все вдруг почувствовали, что не с ним одним, а со всеми случилась беда.
И сейчас, сидя ночью за столом, они переживали каждую строчку, написанную Семеном. А он, решившись на полную откровенность, издалека начал исповедь. Исписав листок, он передавал его ребятам, и те молча читали невеселый рассказ о том, как он попал в «компаху» Сороконога, снимавшую колеса с машин и уводившую мотоциклы и велосипеды приезжих грибников. Свою роль Семен не старался приуменьшить, но не забыл назвать и каждого из бывших дружков.
— Судить будут, — пробурчал Борис.
— Помолчи! — сердито сказал Петька.
— Будут, — обреченно произнес Семен. — Уж я-то знаю.
— Ты не юрист! — рассудительно заметил Олег. — Твое дело — писать, а там разберутся… Слышал про смягчающую вину обстоятельства?
— Где их взять?
— А это что? — Олег указал на исписанные листы. — Это чистосердечное признание!.. А это? — Он приподнял за уголок уже прочитанное ребятам письмо Сороконога. — Это шантаж и тоже в твою пользу!.. А твой звонок к директору! А расписка!.. Да у тебя их полно!