Белый Бурхан
- Полей, Чойса!
- Полить? Зачем? - пожал тот плечами. - Тебя ждет зеленая целебная ванна у гэлуна. Он приказал не выливать воду, а оставить ее для тебя... Хе-х!
Но кувшин взял, полил на спину, шею, руки. Завистливо вздохнул совсем по-стариковски:
- Красивое и тугое тело у тебя. Бурхана лепить можно.
- А ты что, и бурханов лепил? Сам?
- Приходилось, Пунц... Здесь всему научат! Своего обычного "хе-х!" Чойсурен на этот раз почему-то не прибавил - отвернулся, сокрушенно махнув рукой.
Темно, пусто и холодно в коридоре, но дверь в покои ширетуя была открыта, и желтый квадрат света лежал на чисто выметенных серых плитах. Пунцаг нерешительно остановился: может, не ждет его ширетуй, а просто ему душно?
Как ни тихо шел Пунцаг к двери, но Жамц услышал:
- Входи и закрой дверь. Дует.
Гэлун полулежал, подложив под голову и спину алые сафьяновые подушки. Пунцаг хотел сесть перед ложем ширетуя в позе сухрэх, но Жамц поморщился:
- Теперь мы равны перед небом, как ламы! Ты отныне баньди. И хоть это решил не я, но... - Он заворочался, поправляя сползающее покрывало. - Можешь сесть на край моего ложа.
Пунцаг смутился и остался стоять на пороге.
Жамц понимающе усмехнулся:
- Длинные языки дацана уже наговорили мерзости про меня? Хотел бы я знать, кто это делает!
Пунцаг не ответил, только еще ниже опустил голову.
- Это хорошо, что ты не выдаешь своих друзей! - рассмеялся гэлун. Значит, тебе можно доверять в более серьезных делах!
Он выпростал руку из-под покрывала и указал ею на табурет, где горкой лежали аккуратно сложенные одежды ламы, придавленные бронзовыми атрибутами святости - дрилгой и ваджрой2, знаменующих мужское и женское начала жизни.
- Прими ванну и переоденься.
У Пунцага сами по себе подогнулись колени:
- Я не достоин, гэлун! Я - пыль у ваших ног!
- Встань, баньди, - рассмеялся Жамц. - В ламы без сорока вопросов и клятвы3 перевел тебя не я... Завтра мы с тобой уезжаем в Тибет. Меня призвал под свою руку сам таши-лама. Ты едешь со мной, и потому тебе необходимо быть ламой, а не ховраком...
- Я не могу выполнить ваш приказ, ширетуй. Отдайте лучше меня Тундупу, если я в чем-то виноват...
Жамц сделал вид, что не расслышал его лепета, тем более, что у Пунцага перехватило горло и он скорее шипел, чем шептал.
- Ты еще здесь? - удивился он.
- Я жду другого приказа...
По лицу гэлуна прошла легкая тень досады, сменившись спокойной и ровной улыбкой, затеплившейся на губах:
- Ты будешь посвящен в тайну, но об этом пока не следует болтать на радостях. Ты нужен Тибету и именно поэтому ты - лама.
- Я вас понял, гэлун.
- Иди и делай, что я тебе приказал!
Пунцаг дрожащими руками взял приготовленные для него одежды и снова вопросительно уставился на гэлуна:
а вдруг тот пошутил от скуки и сейчас последует его хохот, а потом и все остальное, на что так упорно и старательно намекали ему ховраки.
- Иди же!
Пунцаг на цыпочках прошел к указанной гэлуном двери, осторожно прикоснулся к ней рукой. Она беззвучно распахнулась, и новоиспеченный лама увидел большой дубовый чан с серебряными обручами и подобострастно склоненную фигурку Бадарча.
Плотно прикрыв дверь, Пунцаг подошел к чану с чуть мутноватой водой, благоухающей травами, опустил руку. Вода была еще теплой. Потоптавшись, он начал раздеваться, не обращая внимания на Бадарча, глядевшего на него теперь с изумлением и плохо скрываемой завистью.
- Вам помочь... э-э... баньди?
- Возьми эти одежды, повесь их на крюк и можешь идти. Я помою себя сам.
- Слушаюсь... э-э... баньди!
Но не ушел. Он хотел собственными глазами увидеть, как вчерашний ховрак, над которым они с Чойсуреном беззлобно посмеивались, вдруг и сразу стал ламой, святым, теперь для них недосягаемым... За что ему такая честь? За какие заслуги? Разве у них с Чойсуреном меньше заслуг перед ширетуем и дацаном?
Пунцаг вздрогнул, когда Бадарч прикоснулся к нему:
- Не надо. Я сам!
- Вы не сможете, баньди, вымыть себе спину! Ловкие руки у Бадарча! И совсем не похожи на грубые мозолистые руки других ховраков. Может, он женщина не только для гэлуна, а вообще - женщина?
И тотчас Пунцаг услышал шелестящий шепот Бадарча:
- Как это тебе удалось, Пунц? Я-то для него все делал, а одежд ламы так и не получил! За особые услуги он мне платил только деньги... Замолви за меня слово гэлуну!
- Об этом рано говорить, - пробормотал Пунцаг смущенно. - Вот, когда мы с гэлуном вернемся из Тибета...
Он вспомнил предупреждение Жамца и тотчас прикусил язык. Но было поздно - Бадарч уже услышал. Побледнел, отшатнулся, выронил мочалку:
- Ты едешь в Тибет?! Ты увидишь Лхасу и Поталу4?! Может, ты увидишь и самого далай-ламу5?.. О-о-о...
Бадарч застонал, как от боли.
Потом, когда Пунцаг вышел из чана и стал облачаться в свои священные одежды, Бадарч поспешно сгреб лохмотья вчерашнего ховрака, прижал их к груди:
- Оставь их мне, баньди! Может, и мне они принесут счастье!
Пунцаг растерянно кивнул и осторожно открыл двери в покои ширетуя. Тот равнодушно осмотрел его, проворчал недовольно:
- Ты долго мыл свое тело, баньди. А ведь твои предки не любят и боятся воды!
- Вода уносит счастье, - вспомнил Пунцаг слова матери и невольно произнес их вслух. - Вода смывает красоту с лица и тела.
- Вот-вот! - рассмеялся ширетуй. - А тебе вода принесла счастье и не убавила, а прибавила красоты!
- Я всю свою жизнь буду помнить то, что вы для меня сделали... Я буду вам верен, как собака... Я...
Слова нового ламы были искренними, и Жамц слегка смутился, что совсем не было похоже на него:
- Остановись!.. Я тебе верю и надеюсь, что скоро тебе представится случай выполнить свои обещания... А теперь садись, где хочешь, и поговорим о деле...
- Я - весь внимание, ширетуй!
- Мы едем к таши-ламе совсем не для того, чтобы облобызать его священные одежды! - заговорил Жамц сурово и торжественно. - Мы нужны таши-ламе как исполнители его воли, и, если мы сделаем что-либо не так, нас ждет суровое наказание... Ты что-нибудь слышал о великой стране Шамбале?
Пунцаг сжался на своем табурете в комок: то, о чем сейчас спрашивал гэлун, только думалось, но не произносилось! Даже лама Сандан, который знал о Шамбале все, что только может знать смертный о воле богов, предпочитал говорить о ней со своими помощниками-ламами и ховраками косвенно, как о величии Майтрейи, называя нового Будду на бурятский манер Майдари... Может, за то и был наказан колесницей своего кумира, что где-то и как-то произнес вслух священное имя страны грядущего?