Белый Бурхан
Но Жамц и вида не подал, что оскорблен. Он только задал ламам такой темп молитвы, при котором слова сливались, как капли воды в струю, пробивающую камень. Это подрезало голоса молодых лам, еще нетвердо знающих тибетские молитвенные тексты, и сорвало голоса у старых, не привыкших петь столь высоко. Победил ширетуй и, сделав знак Пунцагу, гордо и торжественно удалился.
Чем дальше они отходили от молящихся, тем тяжелее и глуше становились шаги ширетуя, заставляя ховрака стыть в предчувствии неизбежного скорого наказания. И когда Жамц остановился у своей двери, Пунцаг рухнул за его спиной на колени:
- Я виноват и заслужил наказания.
- Ты не виноват,- отозвался гэлун, не оборачиваясь.- Позови Чойсурена, пусть приготовит зеленую ванну к вечеру...
Узнав о распоряжении Жамца, Чойсурен удивился:
- Он же только вчера принимал свою ванну! Да и по правилам дацана сегодня это должен делать ты - кто прислуживает гэлуну на молитве, тот и провожает его на покой! Просто он решил избавиться от меня. Я это давно понял.
Чойсурен ушел огорченный, а Пунцаг снова внутренне рассмеялся: он был вторично сегодня отомщен. На этот раз за насмешку. Но тут же закрались сомнения в душу- отчего это ширетуй так милостив к нему, что даже не выбранил, и почему это так загадочно перемигнулись вчера Бадарч и Чойсурен, когда назвали его постельным мальчиком?
Проходящий с молитвы Жавьян задел бывшего своего ховрака краем одежды, как бы приглашая следовать за собой. Но Пунцаг, занятый своими мыслями, даже не заметил этого.
А Жавьян кривил губы и торопил шаги: горе хубуна не в том, что он молод и красив, а в том, что он глуп, исполнителен и слишком угодлив.
Глава вторая
БЕГЛЕЦ УХОДИТ ОТ ПОГОНИ
Поп топтался у порога, не решаясь пройти вперед без приглашения. А хозяин, копошащийся у окна с конской сбруей, не спешил зазывать неприятного гостя к очагу, к столу, к беседе. А ведь он, отец Севостьян, девять лет назад крестил этого раскосого минусинского татарина в христианскую веру и награждал новым православным именем! Был дикарь Доможак, стал христианин Федор! Во как! Знает, видно, бестия, что с пустыми руками пастырю грех велик уходить от пасомых...
Вот только - что с него взять? Не просто беден, а позорно нищ новообращенец, хотя и гордыни у него - что у генерала!.. И детей наплодил полную избу - вповалку уложить на пол, так и ступить будет некуда... Хорошо, что теплынь стоит по весне - дома мелюзгу не удержишь ни босой, ни раздетой! А зимой как же обходились?
- Ох-ох-хо! - вздохнул поп, опускаясь на грязную и обшарпанную скамью у входа, заваленную шкурами и какими-то волосяными веревками: для юрты, что ли? Так их и в пять юрт не затолкаешь!
"Вот она, срамота людская! Сами живут по-скотски, плодят скотов, а пастырю - ни почета, ни привета... С голоду помри у порога - дверью не хлобыстнут, окаянные..."
Он гулко кашлянул в кулак:
- А пошто, сын мой, лампадка не горит у образов-то?
- Карасий чок.
- Маслица б подлил деревянного Лампадка-то на маслице должна быть, а не на керосине вонючем! Али свечек накупи в запас. У меня есть. Жену пошли или сам сходи в храм божий.
- Деньга чок.
- Жирку бараньего натопи, тряпицу положи - опять же лампадка будет. Коптит токмо, а лики святые высвечивает... Ничего, грех не велик, когда на те лики копоть оседает - душа чище!
- Баран чок.
"Вота задалдонил! - рассердился поп. - Чок да чок! Других слов нету у него, что ли?"
Отец Севостьян был не в духе и потому несправедлив к Доможаку-Федору. Из многих десятков прихожан-перекрещенцев он лучше всех говорил по-русски, тогда как сам священник не знал и десяти слов на местном, а смысл бытовых фраз просто угадывал1. Но слово "чок" знал хорошо. Это был отказ - нет и баста, хоть кол на голове теши! С другой стороны подковырнуть окаянного?
- Пошто в храме божьем не бываешь, сын мой? Детишков своих от Христа за занавеской прячешь?
- Бок позовет, сама приходить будет.
- Господь зовет призванных, а не всех скопом! - осуждающе покачал отец Севостьян головой. - Да и как ему распознать их, коль через храм не освятились?
- Бок все знает, сама говорил.
- Да, господь все знает! И накажет тебя, отступника и святотатца, за твои грехи! Детей не крестишь, мзду на храм не даешь!
- Пускай! - отмахнулся Доможак, прервав попа, и с хрустом перекусил хорошо проваренную дратву. - Бок - не солдат, шибко бить не будет! А маленько - ладно, ничего...
"Ох-ох-хо! - снова вздохнул поп. - Ничего и никого не боятся эти чумазые бестии! Ни кнута, ни геенны..."
Еще учась в Бийском катехизаторском училище2, отец Севастьян знал, что будущая его- служба - не сахар, но викарий Томской епархии, он же начальник Алтайской духовной миссии3, архимандрит Макарий, утешил будущих пастырей-миссионеров: "Овечек стричь надобно, а их в наших краях - зело в избытке!" Постриги их... Как бы сами башку по нечаянности или глупости не состригли! На грех-то учителя нету, а лукавый - завсегда тут как тут!
Да и не все, как надобно, с этими нехристями сделали. Не словом божьим праведным к кресту вели, а полицейской нагайкой! Ведь были же случаи, когда чины полиции по приказу миссионеров из епархии собирали местных жителей по улусам и дорогам, насильно загоняли в реку для крещения в православие*. За то и медали потом вешали, и серебряные кресты с алмазами не столько попам и монахам, сколько чинам полиции...
Отец Севастьян поднялся со скамьи, брезгливо одернул рясу, осенил себя в передний угол, где рядом с иконами висели часы-ходики с кошачьими бегающими глазами и связки дикого чеснока.
- Ну, помогай тебе господь, сын мой! Хозяин кивнул.
- Молись спасителю, он, в беде да нужде не оставит!
Хозяин снова кивнул.
Поп толкнул дверь, вышагнул через порог и крепко вколотил в косяки свою злость и обиду, едва сдерживаясь, чтобы не плюнуть под ноги. Потоптался, зашагал к другой развалюхе.
А Доможак удивленно смотрел на громыхнувшую дверь и не мог понять: отчего так шибко рассердился поп? Лампа не горит - будет гореть! Иконы есть. Три штуки. Сам в Минусинске покупал. И свечки есть, зачем еще покупать?
Нового бога Доможак чтил: Христа никогда не обносил при угощении гостей и друзей, на масленицу клал возле лиц богов топленое масло на блюдечке, а когда резал овцу - обрызгивал крашеные доски бога кровью или окуривал их паром свежесваренного мяса... Зря рассердился поп! Не такой человек Доможак, чтобы бога обидеть!