Белый Бурхан
Матвеев еще раз просмотрел привезенную урядником бумагу, положил на стол, аккуратно расправил:
- Может, отпишем ему, что этот Чачаков убит чинами полиции при погоне в горах?
- Не поверит и денег не даст. Голову, скажет, покажите! Ежли узнаю в лицо обидчика - плачу наличными, не узнаю - шиш.
- Значит, надо выдать головой? - Становой отбросил бумагу. - Знает вашу методу! Все вы там, в Бийске, жулики и прохвосты!
- Метода у нас одна, ваше благородие...
- Ну-ну, без обид!.. Рыбин!
В дверях вырос рыжеусый детина. Вытянулся, головой в потолок уперся, глазами начальство ест.
- Сходи за попом. Скажи, желаю видеть по делу, нетерпящему отлагательства...
- Слушаюсь!
- Гм... Доставим, урядник, вашего беглеца!
- Через священника? - изумился тот.
- А это уже моя метода. Моя, а не ваша, бийская... Хе-хе!
- С попами мы общих дел не ведем, - согласился гость. - У нас там такой вепрь сидит, что... Виноват!
- Напрасно, урядник. Иногда попы, как дамы, бывают весьма и весьма приятны при должном обхожденьи... Хи-хи... Сейчас вы убедитесь в том самолично... Только бы мой дурак Рыбин ребра ему не помял!
Рыбина Матвеев любил за исполнительность и тупую волю. ни кулаком, ни нагайкой, ни шашкой не дрогнет, выполняя приказ. Золотой человек для такой окаянной службы!
А вообще-то на свою службу становой возводил поклеп: она была тихой, не пыльной и прибыльной. В самой России-то - бунты крестьянские да погромы идут! От нагаек у чинов полиции руки ломит, от разносов по начальству голова трещит... А здесь - благодать: татарва местная - ни гугу, а политические... Что - политические? За них жандармы в ответе! Что же касаемо до крестьян Минусинской котловины, то чего бы им бузить, кержакам? Земли у каждого вдосталь, мало ежли - паши и сей... Откупи землицы у казны сколько тебе надобно - и владей!
Матвеев закурил, пустил голубую пленку дыма на задремавшую муху, проследил за ее полетом, осклабился и тут же захлопнул рот, будто мундир застегнул на все пуговицы: мимо зарешеченного окна камеры станового просеменили поп и Рыбин. Сейчас войдут.
Отец Севастьян перекрестился на серо-зеленый облезлый железный шкаф, без приглашения сел, смотря на грозного начальника вопросительно и чуточку испуганно. На гостя и внимания не обратил, будто другого человека здесь и не было.
- Ну-с, святой отец, как пасхальная выручка?
- Голь! - махнул поп рукой. - Слезы господни, а не доход!
- Ну уж? - не поверил Матвеев. - На пасху-то? Поди, и кошельковые доходы утроил и храмовые удвоил, а?
Поп побагровел: знает ведь, а спрашивает с подвохом, издев строит в три этажа, варнак! А вслух выдавил с раздражением и почти искренней болью:
- С перекрестов-то велик ли взяток по весне? Пчела и та сейчас голодной летает... По осени все богаты и щедры! А посейчас - шерсти моток, мяса кусок, пятак зеленый... Погань азиятская! Им до православия-то - версты немеренные!
Такой искренности от попа на свой вопрос Матвеев не ожидал. Пробасил миролюбиво, успокаивающе:
- Не велика беда, святой отец. Поправится все, дай срок!
- На господа одного и уповаю...
Матвеев кивнул, хотя и знал, что у попа всегда одна песня: худо да плохо. Десять лет в нищете живет, а по миру что-то не ходит! Еще, поди, и капиталец сколотил на черный день тыщ на сто! Но вежливость была соблюдена, и теперь настала пора приниматься за дело... Становой выпрямился, неожиданно подмигнул уряднику и задал первый вопрос, теперь уже по существу:
- Паству-то свою всю обошел, святой отец?
- Как надобно: подаяниями и живу.
- И у Доможака был?
- И у него, у окаянного. Не пропустил.
- Что же про его гостя ничего не говоришь? Поп поспешно перекрестился:
- В глаза не видал! Истинный крест.
- Ну, зачем же сразу и - крест?.. И не слыхал про
гостя?
- Слыхать - слыхал, врать не стану. Гость с Алтая был. Балалайку свою бесовскую ему оставил за ружье.
- Может, гость купил ружье? Вещь дорогая, кто же ее за пустяк всякий менять станет?
- Может, и купил. Врать не стану, не обучен в семинарии.
Матвеев усмехнулся: про какую семинарию говорит, если училище закончил? Вот и верь ему...
- А куда уехал тот гость его, не слышал?
- Самого Доможака спросить надобно об том! - фыркнул поп. - Я-то тут при каком таком ряде состою? Я не соглядатай за паствой своей, не на то поставлен и рукоположен... На исповеди тот окаянный Доможак-Федор не был, откуда мне прознать-то? Да и тайна исповеди - свята есть!
- Бросьте, святой отец! - рассмеялся Матвеев. - Какая еще там тайна исповеди! Одно дело делаем, одному государю служим, одно отечество в обороне крепкой содержим... Рыбин!
Сообразив, что выдал Доможака, отец Севастьян вздохнул и осенил себя широким крестом, будто перечеркнулся:
я - не я и донос - не мой!
Первым Доможака ударил сам становой. Тот покачнулся, но на ногах устоял. Спросил только удивленно:
- Зачем бьешь, солдат? Почему?
- Гость у тебя был три дня назад?
- Был гость. Почему спрашивал потом? Сперва - бил, а потом спрашивал? Обратна нада!
- Ты мне дурочку не валяй! - пригрозил Матвеев. - Куда твой гость уехал от тебя, зачем, к кому?
- Далеко уехал. Своя дорога. Зачем знать, солдат, его дорога ты?
- Рыбин! Вломи ему, как у нас положено.
Рыбину два раза приказывать не надо. На этот раз Доможак на ногах не устоял - полетел головой вперед мимо попа, тяжело ударился спиной о косяк, свалился у железного шкафа, с хрустом раздавив топшур - подарок Чочуша. Поднимаясь, Доможак отер кровь с лица, с еще большим изумлением посмотрел на Матвеева. Но сказать ничего не успел - Рыбин схватил его за ворот шубы, рывком поставил на ноги, ударил коленом в пах. В глазах Доможака все помутилось от неистовой боли, и он рухнул теперь уже под ноги попу, который торопливо подобрал рясу и отодвинул под стул свои добротные хромовые сапоги
Матвеев укоризненно покачал головой
- Плохо, Рыбин Мне надо, чтобы он говорил, а ты уложил его замертво! Силу побереги, Рыбин. Пригодится.
- Оне, ваше скабродье, живучие! - ухмыльнулся рыжеусый детина. - Как, доложу, кошки. Очухается! Вздохнул, будто ветром прошелестел гость-урядник.
- Ничего мы от него не узнаем, только время потеряем Закон гостеприимства - святой закон для азиатов!