Возвращение к людям

Когда я подписал контракт с «Миланом», но еще не переехал в Италию, в клубе появился новый тренер – Нерео Рокко. Это был крупный, упитанный мужчина, страшный педант, а юмора у него было не больше, чем у разъяренного быка. Бедняга Нерео! Из-за меня его жизнь превратилась в ад. Но и он, надо сказать, не доставил мне особой радости.
Теперь, когда я вспоминаю прошлое, мне становится жаль Рокко. Его работа заключалась в том, чтобы выжать из меня все, на что я только был способен. Но я-то не был в этом заинтересован и поступал так, что жизнь Рокко становилась невыносимой. Будь у него другая натура, он, возможно, нашел бы способ наладить наши взаимоотношения. Но единственно, на что он, видимо, рассчитывал, пытаясь меня «приручить», была жесткая и жестокая дисциплина.
По приезде в Милан мне пришлось тотчас же отправиться за сорок миль от города в уединенный лагерь в Галаретте, где Рокко проводил тренировки с остальными игроками. Спортивный лагерь? Да он больше походил на тюрьму! Они считали, что если запереть всех нас вместе (без преувеличения запереть), то в команде возникнет дух коллективизма. Но это, по моему мнению, привело лишь к тому, что все игроки до смерти друг другу надоели еще до того, как вышли на матч. Ведь нам даже не разрешалось оставаться одним, проводить время вне команды. Наша жизнь походила на затянувшуюся и всем осточертевшую игру «делай как я»: впереди, покрикивая по-сержантски властно и угрожающе, Рокко, а все мы за ним, покорно и приниженно. Его английский был чуть лучше моего абсолютного незнания итальянского, и мы обычно объяснялись жестами, как глухонемые.
После завтрака мы гурьбой выходили на прогулку. Затем начиналась утренняя тренировка. Отдыхали мы все вместе. Всегда вместе. Нам никогда не разрешали покидать отель без Рокко. В нашей жизни все было расписано до мелочей, что еще больше подчеркивало приниженность нашего положения.
Рокко обычно сам заказывал мне еду и садился напротив, чтобы проследить, все ли я съем. Он разрешал нам только две сигареты в день: после ленча и после обеда. До перехода в «Милан» я курил довольно мало, но диктат, когда и сколько сигарет следует выкуривать, привел к тому, что я только и искал удобного случая сделать лишнюю затяжку.
Пить пиво считалось чуть ли не смертным грехом. Вино подавали к столу, но тот, кто пытался получить больше одного стакана, рисковал разгневать всевидящего Рокко.
Никому из игроков не нравилась такая жесткая дисциплина, но большинство настолько привыкли к ней, что считали ее неизбежной. Однако все пользовались малейшей возможностью, чтобы выкурить лишнюю сигарету или выпить украдкой кружку ледяного пива в баре, если были вполне уверены, что поблизости нет Рокко.
Джанни Ривера, тогдашний «золотой мальчик» итальянского футбола, с растущим недоумением наблюдал за тем, как я упорно сопротивлялся этой жесткой системе. Однажды он спросил меня на ломаном английском: «Джимми, зачем ты это делать? Зачем ты бороться с Рокко все время? Легче сдаться, делать, как он хочет. Деньги главное, нет?»
Вряд ли он со своим знанием английского мог понять меня, когда я пытался объяснить, что ценю свою личную свободу превыше всего. Никакие деньги не могут восполнить ее потерю. Всю жизнь я был бунтарем, и четыре месяца в Милане прошли для меня в постоянной борьбе за свою независимость и индивидуальность. Мне хватило пяти минут, чтобы понять, что с ними мне не ужиться. Вокруг слышалась лишь непонятная итальянская речь, и мне страшно захотелось домой. Я уже был готов укладывать чемоданы, когда в тренировочный лагерь приехал мой адвокат, чтобы узнать, как идут дела. Я устроил ему бурную сцену и высказал все, что думаю о «Милане», закончив словами, что «готов улететь отсюда первым же самолетом». «Три года такой жизни, – сказал я, – и меня можно будет отправить в сумасшедший дом».
Мой адвокат был чудесный человек, истинный англичанин (к несчастью, он погиб несколько лет назад в авиакатастрофе), он очень много сделал для меня в эпопее с «Миланом». Но, обдумывая сейчас свое прошлое, я жалею, что последовал его совету. Думаю, что, если бы в первые же дни прямо и решительно отказался играть в «Милане», им бы пришлось смириться. Но, начав действовать по правилам, я уже не мог отступить. Мне оставалось лишь соблюдать установленный порядок. Адвокат объяснил, что мой контракт составлен по всем правилам, не придерешься, и я не могу просто взять и порвать его. В одном адвокат все же помог: он уговорил «Милан» отпустить меня на пару дней домой повидаться с семьей и друзьями. И снова встретиться с добрым британским пивом.
Оказавшись дома, я совсем было раздумал возвращаться, но жена, здраво рассудив, убедила меня выкинуть эту дурацкую мысль из головы. Она всегда соображала лучше меня и не раз удерживала от глупых поступков. И я вернулся в Италию к началу сезона. Со мной приехал Джимми Хилл, только что с триумфом закончивший борьбу за новое трудовое соглашение для футболистов лиги. Он хотел попытаться как-то наладить мои взаимоотношения с «Миланом».
Его усилия лишь оттянули неизбежный разрыв. Играя за «Милан» (этот короткий срок показался мне вечностью), я был ведущим бомбардиром, забил 9 голов в 14 матчах. Но все-таки каждую секунду, проведенную на футбольном поле, я тогда ненавидел. Стиль игры у них строился на удушающей системе глухой защиты: атаковали всегда только два форварда. Я никогда не был скандалистом на поле, но все это настолько меня раздражало, что временами возникало желание стукнуть не только по мячу. Первый раз я рассвирепел, когда игрок в Генуе плюнул мне в лицо, поставив перед этим подножку. Я ему ответил ударом по голени, за что судья назначил штрафной удар. Они забили гол, и Рокко пришел в неистовство. Он наказал меня единственным доступным ему способом – штрафом.
Однажды мой шурин Том и его жена Нэнси приехали ко мне с Иреной, и будто солнце проглянуло, но вскоре я снова почувствовал себя в тюрьме. Дело было вот как. Через несколько дней после их приезда мы поехали посмотреть Венецию, за это я был оштрафован на 500 фунтов, так как игрокам «Милана» было запрещено покидать пределы города.
Том лучше, чем кто-либо, знает, что за муки я тогда испытывал. Как-то в предыдущий его приезд мы с ним сидели поздно вечером на балконе отеля, где жила наша команда, и пили пиво, наслаждаясь минутами отдыха. Один из доносчиков Рокко сообщил об этом «крестному отцу», и на следующий день ко мне в номер пришли двое рабочих и забили планками дверь на балкон. Я вышел из себя и сорвал их.
Рокко овладела идея подчинить меня во что бы то ни стало и превратить в еще одного барана в своем стаде высокооплачиваемых, но несчастных футболистов. Он не раз нарочно садился в холле нашего отеля, чтобы мне не удалось незаметно выскользнуть на свободу. Однажды мы с Томом, рискуя жизнью, все же попытались обхитрить его. Вылезши из окна четвертого этажа, мы пошли по узкому карнизу вдоль стены, думая спуститься по пожарной лестнице. А Рокко в это время охранял главный вход.
Мы с Томом хихикали, как мальчишки, радуясь, что обманули Рокко, и тут перед нами возникла каменная стена. Карниз привел в тупик. Однако нам все-таки удалось выбраться из отеля, направив нашего стража по ложному следу. Том специально заказал столько выпивки в номер, как будто мы собирались с ним пить весь вечер, и пока Рокко был занят аннулированием этого заказа, мы прокрались к заднему входу. Наш побег обошелся мне в 300 фунтов штрафа, но дело этого стоило.
Теперь, когда уже все позади, я могу согласиться с критикой, которой меня тогда подвергали. Английские газеты приклеили мне ярлык «балованного чада футбольной фортуны».
Многое из того, что обо мне писали, было правдой, но газетчики создавали неверное представление, будто я богат. Большая же часть 4 тысяч фунтов, полученных мною при подписании контракта, ушла на выплату гонораров адвокатам и на полеты в Англию и обратно, а «Милан», вполне понятно, даже и не помышлял о том, чтобы выплатить мне знаменитые 11 тысяч фунтов. Меня так часто штрафовали, что заработок бывал иногда ниже, чем в то время, когда я играл за «Челси». Возможно, я и был «чадом», но никто меня никогда не баловал.