Разбойник и Мишка

осколками. Потеряв из виду своих бойцов, я нервничал: где они там
пропали?.. А Владимиров вот-вот уже у ямы... Ещё бы один шаг — и он в
укрытии. «Мессер» делает круг и бьёт пулемётной очередью. Владимиров с
лётчиком повалились в яму...
 «Эх, — думаю, — не успели мои ребята!..»
 После этого вражеский лётчик решил расправиться и с белым конём,
который ожидал своего хозяина у кустика. Сделав над ним круг, лётчик дал
очередь из пулемёта. Лётчик не заметил во ржи двух наших автоматчиков. Они
ударили по «мессеру» бронебойно-зажигательными, он врезался в землю и
взорвался. А ваш белый конь помчался по дороге...
 Дуванов помолчал, а потом добавил:
 — Вот и вся история...
 Я поехал в медсанбат. В саду под яблонями стояли длинные палатки с
целлулоидными окошками.
 Около палатки я встретился с командиром медсанбата врачом
Александровым.
 — Наверно, за своим помощником приехали? — спросил он.
 — Да. Ну как он?
 — Герой. Лётчика спас и первую помощь ему оказал. Но сам ранен.
 Мы зашли в палатку. В ней рядами лежали на носилках раненые после
операции. В углу, слева, мы увидели смуглого молодого лётчика с
забинтованной головой. Около него сидел Миша Владимиров. У него была
забинтована шея. Как только мы вошли, Владимиров встал и, будто в чём-то
винясь передо мной, доложил:
 — Товарищ начальник, ваше задание выполнил. А тут такой случай...
Задержался... И Воронок куда-то убежал...
 — Ничего, Миша, всё в порядке. Воронок дома. Ну а ты как?
 — Спасибо. Не беспокойтесь — я скоро выпишусь.
 Лётчик спал. Лицо у него было бледное. Дыхание глубокое, ровное.
 — Пусть поспит, успокоится, — тихо сказал врач Александров, — ранен в
голову, но кость цела. Жить будет. И ещё полетает...
 В ту же ночь раненого лётчика эвакуировали в полевой госпиталь. Миша
провожал его. Лётчик, пожимая ему руку, тихо сказал:
 — Спасибо, браток. Запомни — Сафонов. Я к тебе в село приеду после
войны...
 Миша молчал. Пережитые опасности роднят людей.
 — До свидания... — промолвил он глухо.
 Через две недели Миша Владимиров выздоровел и вернулся ко мне. А
раненого Воронка мы вылечили и передали в дивизионный ветлазарет. При этом
я сказал начальнику лазарета ветврачу Махову:
 — Воронок — дорогой конь, донор. Берегите его. Его ценной кровью вы
спасёте немало тяжелораненых лошадей.
 КАК СОКОЛ СТАЛ БОЯТЬСЯ ВОДЫ
 Много раз я благодарил колхозного конюха Ивана Агаповича за то, что
он вырастил такого сильного и резвого коня, каким был Сокол. Иной раз
пустишь его во весь дух за машиной — и не отстаёт. Шофёр выглянет из
кабины и с восхищением воскликнет: «Ого! Вот это даёт!..»
 Сокол был послушным и смелым. Но однажды с ним произошла такая
оказия...
 Ветфельдшер Миша Владимиров сел на Сокола без седла и поехал на
водопой. Недалеко от нас, за железнодорожной линией, протекал ручей.
 Через несколько минут, сидя в блиндаже, я услышал надрывный звук
пикирующего самолёта, а потом — пулемётную очередь.
 Вскоре в блиндаж вбежал Миша. Показывая на дверь, закричал:
 — Скорей! Скорей! Сокол...
 — Что случилось?
 — Сокол пропал...
 — Как — пропал? Убили?
 — Нет! Утонул...
 — Где утонул?
 Я знал, что в том ручейке, где мы поили лошадей, было воробью по
колено.
 — В болоте! — воскликнул Миша.
 Схватив моток кожаного «повала», которым мы связывали лошадей во
время сложных операций, я выбежал из блиндажа. На ходу крикнул бойцам
хозяйственного отделения:
 — За мной, товарищи! С лопатами! Конь утонул в болоте!..
 Во весь дух мы побежали к месту происшествия.
 Оказывается, когда Владимиров ехал на водопой, на него пикировал
«мессершмитт» и дал очередь из пулемёта. Сокол испугался и шарахнулся в
сторону. Миша упал с коня. Сокол помчался по полю и ввалился в болото.
 Конь увяз в трясине по самое брюхо. Голову тянет вверх, глаза
вытаращенные, глухо стонет.
 Сунулись мы к нему — ноги вязнут, опасно. Остановились, замешкались.
Что делать? И вдруг Миша закричал, показывая рукой в сторону
железнодорожного полотна:
 — Щиты! Щиты!..
 Около железнодорожного полотна стояли деревянные щиты, сложенные
шалашиками. Бойцы бросились к щитам и быстро сделали настил по болоту.
 По этому настилу мы добрались до Сокола и настелили щиты вокруг него.
Стоим. Хорошо держат. Не тонем, только немного вода просачивается.
 Начали откапывать коня лопатами — ещё больше засасывает.
 — Отставить! — приказал я. — Давайте «повал».
 Просунули конец ремня под брюхо коня, схватились за концы «повала», а
кто за гриву и хвост — и потянули под команду: «Эх, взяли! Ещё раз взяли!»
Трудно подаётся. Тяжёл, да и тина крепко держит. Только мы начали тянуть,
вдруг слышим крик нашего наблюдателя:
 — Воздух!
 Прилипли мы к щитам и притихли. Слышим, где-то недалеко со звенящим
свистом самолёт летит. Через некоторое время наблюдатель крикнул:
 — Отбой!
 Вскочили мы и опять стали тянуть.
 Около коня щиты положили в два слоя — так-то надёжнее — и на них
вытащили Сокола. Связали ему ноги и в таком лежачем положении вместе со
щитами, на которых он лежал, потянули. Кое-как выволокли на твёрдый грунт.
Развязали. Вскочил Сокол на ноги, дрожит. Весь в грязи, да и мы изрядно
извозились. Смотрю, на задней ноге у него кровь.
 Обмылись мы в ручейке и коня вымыли. На бедре у него увидели
неглубокую рану.
 — Да, Миша, — сказал я, — легко вы с Соколом отделались. Могло быть
хуже...
 Рану мы зашили и закрыли повязкой. Поставили коня в убежище.
 — Пусть недельку постоит, — сказал я. — Ранка подживёт и сам
успокоится. А то, видать, он сильно перепугался...
 Прошло дней десять. Заседлали Сокола, и поехал я на нём в
подразделение полка. Дорога пролегала через тот ручей, в котором поили
лошадей. У ручейка Сокол вдруг остановился, наклонил голову и, испуганно
глядя на воду, заревел каким-то медвежьим, утробным голосом:
«У-ур-р-ры-ы...» Никогда я не слышал у лошадей такого рыка.
 Сделал я посыл ногами — конь ни с места. Рассердился и ударил Сокола
концом поводьев. Конь шагнул, но не вперёд, а назад. И при этом глаз не
сводит с воды и ревёт: «У-ур-ур-ы-ы...»
 Пришлось слезть с седла и повести коня в поводу. Перешагнул я ручеёк
и тяну его за повод.
 — Ну-ну, вперёд, Сокол! Вперёд!
 Сокол сначала упирался, а потом ка-ак скакнёт через ручей!
Перемахнул — копыт не замочил. Дрожит и на ручеёк оглядывается.
 Сел я на Сокола и поехал дальше. Еду и думаю: «Вот ещё не было
печали, так в болоте черти накачали. Никогда не боялся воды, а тут — на
тебе. На фронте такая лошадь и погубить может...»
 Но странное дело: после этого случая, где бы я ни оставлял Сокола без
привязи, он шагу не ступит. Даже если невдалеке снаряды рвутся — стоит как
вкопанный на месте, только изредка вздрагивает и ушами прядёт. Чтобы
уберечь от осколков, я приучил его ложиться на бок. Лежит и временами
стонет, но не вскакивает. Может быть, потому никуда не убегал, что боялся
опять погрязнуть где-нибудь в болоте?.. Воды испугался — зато огонь стал
легче переносить. Вот какие чудеса в жизни бывают!
 АККУРАТНЫЙ ПОЧТАЛЬОН