Разбойник и Мишка (рассказы)

Рукава у него были засучены по локоть, и могучие руки, смуглые и волосатые, как будто были высечены из дуба. Дёмин, светловолосый и голубоглазый, около кряжистого Ткачука казался тонким, хрупким подростком. Но несмотря на большую разницу в годах, Ткачук слушался Дёмина и охотно помогал ему в работе. Иногда они пели вполголоса "Славное море, священный Байкал", и голос Ткачука гудел густо, а тенорок Дёмина словно вился вокруг баса длинной, тонкой ленточкой. Мне нравилось, как они пели, и я попросил их спеть погромче, в полный голос. На мою просьбу Ткачук ответил: 
- Нельзя мне. Демаскировать буду. Враги услышат... 
Ткачук шутил - мы были в пятнадцати километрах от передовой, но в его шутке была доля правды. Голос у него был необычайной силы. 
За несколько дней они смастерили тележку. Это была колёсно-носилочная "установка" на шарикоподшипниках. На деревянную раму поставили и укрепили санитарные носилки. Они быстро и легко снимались с рамы, и на них можно было нести раненого. Тележка катилась легко. Ткачук был очень доволен и, прощаясь со мной, поблагодарил за помощь: 
- Золотые руки у Дёмина. Хоть бы жив остался. Такой человек в хозяйстве - клад. - Помолчал и добавил: - У меня есть сын вроде Дёмина, Сергей. Где-то под Ленинградом. Давно что-то писем не шлёт... 
Ткачук нахмурился и поник головой. 
Санитар Ткачук увёз свою тележку в медсанбат, и вскоре я увидел его за работой. 
В тележку были впряжены две пары разномастных собак: впереди, справа, серый Разливай, рядом с ним рыжий Барсик, а в коренной паре - чёрный лохматый Жучок и белый Бобик. Все три новые собаки - простые дворняги, малорослые, но с растянутым мускулистым телом, как и подобает быть ездовой собаке. Видно было, что Ткачук подбирал их с умом. Рядом с ними крупный Разливай казался львом. Собаки держали хвосты по-разному: Разливай поленом, Жучок и Бобик - серпом, а Барсик - бубликом. 
От тележки протянуто вперёд канатное дышло - потяг, на котором попарно пристёгнуты собаки. На груди у них плотно прилажены алыки шлейки. 
Когда Ткачук запрягал собак, Барсик зарычал, и шерсть у него на холке вздыбилась щетиной. Позади него Жучок тоже зарычал и прижал уши. Казалось, вот-вот сцепятся. 
Ткачук крикнул: 
- Эй ты, Барсик! Нельзя! 
И ударил злобного зачинщика вдоль спины бичом. Барсик взвизгнул и притих. По команде "вперёд" Разливай натянул потяг и шагнул. За ним пошли и остальные собаки. Оглянувшись назад, Барсик опять зарычал на Жучка и замедлил шаг. Наверно, ему казалось, что Жучок, идя сзади, может на него напасть. Жучок лаял, и это раздражало Барсика. 
Ткачук крикнул: 
- Разливай! Фас! Жучок, тихо! 
Разливай, не замедляя хода, схватил зубами Барсика за шею и тряхнул его. Барсик заскулил, как будто прося пощады, и, поджав хвост, пошёл дальше послушно. 
Ткачук шёл рядом с упряжкой и управлял голосом и жестами. Его команду понимал только Разливай, а другие собаки, глядя на вожака, делали всё так, как делал он. Иногда санитар покрикивал: "Бобик! Бобик!" 
- Этот пёс у меня большой лодырь и хитрец, - сказал Ткачук, обращаясь ко мне, - от хода упряжки не отстаёт и алык не натягивает. А крикнешь тянет. 
Впереди, недалеко от упряжки, шёл солдат с автоматом. Вот он остановился и дал короткую очередь: тра-та-та-та... Дворняжки испугались, взвизгнули и шарахнулись в разные стороны. Ткачук крикнул: "Стой!" Разливай остановился и затормозил всю упряжку. Барсик и Бобик, глядя на вожака, тоже остановились и прижались к Разливаю. А Жучок залез в тележку и, уткнув морду в дно, закрыл глаза. Теперь он в безопасности! Ткачук подошёл к упряжке и тихо сказал: "Спокойно, спокойно". Поглаживая собак по спине, он дал им по кусочку мяса. А на Жучка крикнул: 
- Эй ты, "герой"! Вылезай! 
Жучок нехотя вылез и потянулся к руке вожатого за мясом. Ткачук отвёл руку назад за спину: 
- Не заслужил, пустобрёх и трус. На место! 
Все собаки встали на свои места. 
Невдалеке стояли товарищи Ткачука из команды выздоравливающих и посмеивались: 
- И чего ты, Ткачук, с этими шавками возишься? Грызутся, как собаки, и трусят, как зайцы. 
- Собачья кавалерия! Никакого толку от них не будет... 
На эти насмешки Ткачук сдержанно ответил: 
- Дайте только срок. 
Ткачук приучал их ложиться. Он говорил: "Лежать, лежать". Разливай сразу ложился, а дворняги стояли, не понимая команды. Ткачук брал собаку правой рукой за передние лапы и вытягивал их по земле вперёд, а левой рукой слегка нажимал на спину и приговаривал: "Лежать... лежать..." Собаки ложились. 
После тренировки Ткачук распряг собак и пустил их в загончик, сделанный из прутьев. Потом налил им в корыто супу и покрошил маленькими кусочками варёную конину. Собаки бросились к кормушке и, ворча, торопливо стали глотать кусочки мяса. Ткачук ухмыльнулся: 
- Ничего. Привыкнут в одной кормушке есть и в упряжке дружнее ходить будут. 
Облокотившись на плетёный заборчик, солдаты весело переговаривались: 
- Автомобильно-собачья самоходка! Ты у нас, Иван Тимофеевич, как настоящий цирковой артист-дрессировщик. 
А один из товарищей заметил: 
- Здесь вам не цирк... Как трахнет снарядом, так и разбежится куда попало вся четвероногая команда. 
- Не разбежится, - заверил Ткачук. 
Вскоре ефрейтора Ткачука послали в полк, а через два дня я услышал о его новом подвиге. 
...Попал Ткачук в третью роту, где не было вожатых-санитаров. Рота сидела в окопах, в обороне. Для раненых была сделана землянка, от которой шли ходы сообщения к главной траншее. По траншее и ходам сообщения санитары-носильщики доставляли раненых в землянку, а оттуда отправляли их на батальонный медицинский пункт. Местность была открытая, противник сидел на командных высотах, и поэтому раненых из роты эвакуировали только в ночное время. 
Ткачук со своей упряжкой пришёл в роту тоже ночью и сразу же выкопал в траншее для каждой собаки нишу. Они залезли туда и сидели, как в норах: надёжное укрытие от снарядов. После этого Ткачук прикорнул немного, а когда рассвело, стал обозревать местность: нет-нет да и выглянет из траншеи и посмотрит то в тыл, а то в сторону противника. Подошёл к нему санинструктор старшина Вилков и строго предупредил: 
- Товарищ ефрейтор, чего голову выставляете? Подсекут снайперы. 
- Местность изучаю, товарищ старшина, путь эвакуации и систему огня противника. 
- Ишь ты, систему огня... - усмехнулся старшина. - Всё равно днём никуда не сунешься. Как трахнет снарядом или миной, так всю твою собачью систему в пух и прах разнесёт. 
Старшина Вилков был опытным санинструктором, но собачьей упряжкой пренебрегал. Он даже командиру роты сказал: 
"И зачем только нам собак прислали? Псиной воняет, а как залают демаскировать будут. Без них обходились..." 
А командир роты капитан Тихомиров уклончиво ответил: 
"Пусть их. Может, пригодятся". 
Часов в двенадцать дня к санитару-вожаку подбежал посыльный и тихо, но тревожно сказал: 
- Ефрейтор Ткачук, к старшине в землянку. Живо! 
Пригибаясь, Ткачук побежал по траншее. В землянке на носилках лежал капитан Тихомиров. Гимнастёрка в крови, грудь забинтована. Лицо бледное, нос заострился. Дышал тяжело, с хрипами. Глаза закрыты. 
Заместитель командира роты старший лейтенант Костерин сказал Ткачуку: 
- Товарищ ефрейтор, капитан ранен тяжело - в грудь. Дотемна ждать нельзя. Нужна срочная операция. Может, вывезете его на своей самоходке до санвзвода? 
- Попробую, - ответил Ткачук и подумал: "Всё как на ладони видно. Трудно будет проскочить..." 
Старший лейтенант угадал сомнения ефрейтора: 
- Не бойтесь. Вас прикроют огнём наши пулемётчики и батареи. Я договорился с комбатом по телефону. 
В это время огонь противника стал затихать. Наступали обеденные часы. "Это хорошо, - подумал Ткачук, - вот я, может, и проскочу, пока они обедают..." 
Старшина Вилков взглянул на собак с досадой: