Тихое оружие

Когда они вошли в дом Павла Степановича, то ни хозяина, ни его сына дома не было. Женщины, увидев знакомого полицая, переглянулись: уж не выдал ли он их? Но тот сказал офицеру: «Я в этом доме бываю». Непонятно было: то ли это означало, что тут все надежно, то ли наоборот…
Но обыск у «дублера» провели только в доме, и весьма поверхностно, не заглянув ни в чулан, ни на чердак. У «отца» же облазили все: комнаты, подпол, сарай. И даже поднялись на пыльный чердак.
Больше всех старался ефрейтор Фриц с усиками «кляксой». Но, покидая дом, извинился:
— Простите, господин писарь. Динст ист динст — служба есть служба.
— Конечно, я понимаю, — закивал Григорий Михайлович.
Этот обыск взволновал и его, и Нину. Значит, Дуров предупреждал не напрасно: враги что-то учуяли.
Тревожило девушку и то, что питание к рации «отец» хранил по-прежнему у старосты. Хотя Григорий Михайлович и заверял, что более безопасного места не найти — при обысках немцы обходят этот дом.
Цепочка становилась слишком длинной: батареи к рации идут через какую-то тетю Катю, которую Нина никогда не видела, а теперь вот еще и староста. Такая цепочка может где-нибудь порваться, оказаться ненадежной.
Нине было досадно, что «отец» не доверяет ей всех тайн. И хотя девушка сознавала, что к этому его обязывает строгий закон конспирации, но все же… Ведь она могла бы что-то подсказать ему, а может, даже предостеречь от ошибочных шагов!
Вот и о «свадебной» операции не предупредил ее… А надо бы. Хотя партизаны и нанесли фашистам двойной удар — после подрыва бензосклада половина караульной команды была расстреляна за «предательство», но еще неизвестно, чем все это кончится. Таскали на допрос и жениха, но отпустили. А «отца» пока не трогают. Надолго ли?
Как-то в дом Григория Михайловича пришел радиотехник и принес новый репродуктор. «Чего это он? — удивилась Нина. — И старый динамик хорошо работает!»
Сидя в своей комнате за пологом, она прислушивалась к разговору «отца» с Семеном. Тот в чем-то настойчиво убеждал Григория Михайловича и при этом говорил, что доктор-де свой человек, просил спасти его.
«Отец» сначала не соглашался, ссылаясь на то, что это рискованно. Но потом, когда Семен сказал, что «раненые партизаны пропадают без хирурга», все-таки согласился: «Ладно, присылай завтра».
На другой день с раннего утра Анна Никитична затопила печь и затеяла пироги по случаю дня рождения Павлика, а Григорий Михайлович предупредил «дочь»:
— Нина, к нам придут гости. Ничему не удивляйся.
К обеду в дом зашли двое: незнакомая женщина в бордовом платье и немецкий офицер. Присмотревшись к ним из-за полога, Нина узнала в мужчине врача, который приходил к ней во время болезни, и удивилась: «Чего это он в таком обличье?»
Гости — как выяснилось, муж и жена — поздравили хозяев с именинником и передали взрослым какой-то сверток, а детей одарили конфетами. Потом уселись за стол и начали о чем-то болтать. Нина хотела было уйти с ребятами на улицу, но к ней зашел «отец» и пригласил к столу:
— Что чураешься? Это же свои люди!
Поправив прическу, девушка вышла к гостям и молча поклонилась.
Дети тоже хотели было сесть за стол, но Анна Никитична, дав им по пирожку, выпроводила гулять. И Нина поняла, что «мачеха» охраняет гостей от детских ушей.
Девушка села около незнакомой женщины, и та сразу же начала ее выспрашивать:
— Ну как ты себя чувствуешь после болезни? Нина вопросительно взглянула на врача:
— Ничего. Спасибо.
— Да ты, я вижу, скромница, — проговорила женщина, обнимая девушку за плечи. — Не обижают тебя тут?
«Чего она все допытывается? — насторожилась Нина. — Чего ей надо?» А та продолжала:
— Мой муж говорил, что ты молодец!
«На что это она намекает? — встревожилась Нина. — Неужели что-то знает про меня?»
Выпили по рюмке самогона и начали закусывать, болтая о том о сем — больше всего на мелкие, бытовые темы. И девушка поняла, что гости тянут время, то и дело посматривая в окна.
А вскоре в дом вошла рыжеволосая плотная женщина и с ней рослый подросток лет пятнадцати, которого она называла Валентином. Взяв по куску пирога, он и Артем отправились на улицу.
Через некоторое время пришли красивый черноволосый юноша вместе с молоденькой застенчивой девушкой: это тоже были дети рыжеволосой женщины.
— Все в порядке, мама, — тихо сказал ей юноша.
Нина настороженно присматривалась к людям, прислушивалась к их разговору и никак не могла уловить, ради чего они тут собрались. Лишь услышала, как «отец» шепнул Артему: «Захвати свою гармошку и в случае чего заведи «Лявониху»…»
В разгар праздничного именинного обеда в дом вошел брат «мачехи» Иван, и Григорий Михайлович потянул его за стол:
— Выпей за племянничка!
— Нет, Гриша, некогда. Пойди-ка сюда на минутку.
Они удалились в Нинину комнату, и девушка услышала их приглушенный говор: «Да ты с ума сошел, Иван! Что это за люди и что у них на душе?..» — «Я знаю, Гриша. Иначе бы не привел». — «Ты сорвешь мне все дело… Понимаешь?» — «Понимаю. И все-таки возьми. Головой ручаюсь! Полицай будет вроде охранять офицера, а оружейный мастер — золотые руки. Пригодится! Я давно обещал переправить их в лес…» — «фу-ты, черт! — выругался «отец». — Ладно. Где они?» — «Во дворе…» — «Ах ты, бесшабашная твоя голова! Привел и не спросил у меня… Ну, хорошо, чего уж теперь делать? Давай их сюда, посмотрим…»
Иван вышел из дома, а Григорий Михайлович, присев к столу, извинился перед Ниной:
— Непрошеные гости пожаловали. Но, кажется, невредные.
Девушка поднялась было, но «отец» придержал:
— Ты куда? Сиди спокойно.
— Мне надо выйти.
— Чего ты ее удерживаешь? — вмешалась Анна Никитична. — Человеку, может, надо по своему делу…
Выходя из дома, Нина увидела троих мужчин, приближавшихся к их крыльцу: Ивана, полицая Дурова, которого она не раз встречала в доме «дублера», и незнакомого бородатого мужчину с угольно-черными глазами. Мелькнуло опасение: «Зачем дядя ведет их сюда?»
Присоединившись во дворе к детям, девушка стала играть с ребятами в прятки, а сама наблюдала за домом и временами поглядывала на улицу, где у калитки вместе с Валентином сидел Артем, не сводивший глаз с улицы.
Потом Нина услышала песню, которая тихо полилась из дома через открытое окно: «Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала…» Защемило сердце: девушка вспомнила, как эту песню пели мама и отец.
И вдруг Нина услышала, что Артем запиликал на губной гармошке «Лявониху» — сигнал опасности. Она посмотрела на улицу и съежилась: к ним шла группа итальянских солдат — Нина узнала их по голубым беретам.
Войдя в дом и увидев за столом лейтенанта немецкой армии, они вытянулись у порога, и один из них доложил:
— Битте ум эндшульдигунг, герр лойтнант. Вир ха-бен дурст.
— Гут, битте, бите, [11] — пробормотал «офицер». Анна Никитична дала солдатам жбанок молока, и они по очереди напились. Поблагодарив хозяйку по-немецки: «данке, данке», итальянцы объяснили лейтенанту, что идут домой, так как военный договор у дуче с фюрером кончился и они не желают больше воевать. А пешком идут потому, что им не дали машин. Попрощавшись — «чао, чао», — итальянцы откозыряли лейтенанту, а один из них сунул автомат в угол.
После их ухода гости громко затянули «Из-за острова на стрежень». Веселые голоса лились через открытые окна на улицу. Прохожие останавливались против дома Григория Михайловича и, слушая старинную песню, качали головами: а чего, мол, и не гулять нашему писарю? У него вон какое знакомство — немецкий офицер за столом…
Солнце клонилось к западу. Теперь на огненное светило можно было смотреть не щуря глаз.
Нина вошла в дом, неся на руках именинника. Вслед за ними плелась уставшая Милочка.
— Он спать захотел.
— Уложи его пока у себя, — сказала Анна Никитична.
Нина устроила малыша на своей койке и не успела пропеть ему «Баю, баю-юшки, не ложись на краешке», как он уже уснул.