Тихое оружие

Нина вдруг подобралась, осмелела и, улыбнувшись, протянула немцу букетик желтых цветов.
— О, данке, фроляйн, — промолвил солдат, осклабившись. Приняв букетик, он махнул в сторону дороги и весело гаркнул: — Форвертс нах штадт!
«Ох, пронесло…» — с облегчением вздохнула Нина, шагая рядом со своей проводницей. А та со вздохом сказала:
— Тут без подачек не пройдешь.
Подходя к очередной деревне, Вера и Нина заметили, что вслед за ними в некотором отдалении идут две женщины с большими корзинами.
— Имей в виду, — предупредила Вера, — тут находится постарунок — полицейский участок, и солтыс — начальник, шкуродер и собака, каких мало.
На окраине деревни, возле деревянной изгороди, они увидели двух мужчин в немецких шинелях, с автоматами. Один из них был здоровенный, толстомордый, а другой тощенький: видимо, еще не успел откормиться.
Когда приблизились, толстомордый направил на них автомат:
— Пропуск!
А тощий подошел и, не говоря ни слова, потянулся к корзинке, словно собака, учуявшая вкусную добычу.
Поставив корзинку на землю, Вера правой рукой выхватила из нее кусок сала (в левой у нее был пропуск) и, размахивая обеими руками, весело крикнула:
— Вот вам пропуск на двоих! Вот закуска, а выпивку не проморгайте! — и качнула головой назад. — Видите, вон бабы идут с самогоном?
В это время женщины уже свернули с шоссе на проселочную дорогу и ускорили шаг. Тогда тощий выхватил из рук Веры кусок сала, а толстомордый погнался вдогонку за женщинами.
— Стой! Хальт! — кричал он. — Цурюк! Назад!
Тощий равнодушно скомандовал Вере и Нине:
— А ну, топай! Комм, комм!
И те быстро зашагали дальше.
В это время на шоссе показалась большая машина, нагруженная дровами. Водитель высунул из кабины острое, пытливое лицо.
— Ваня, милок, подбрось до города! — крикнула Вера, махнув рукой.
Водитель притормозил:
— Садись, Верочка, в кабину.
— Нет, я лучше в кузов вместе с дивчиной.
— Ну залезайте!
Вера и Нина быстро вскарабкались на дрова, и машина тронулась. С высоты они увидели, как полицаи догнали женщин с корзинками и начали их «потрошить».
— А как вы догадались, что у них есть самогон? — спросила Нина.
— По запаху, — усмехнулась Вера.
Машина неслась к городу с ветерком.
— А что это за буквы были у полицаев на рукаве? — спросила Нина.
— Это не полицаи, а бери выше, — ответила Вера, подняв кверху палец. — Это — русская освободительная армия, власовцы: сокращенно — РОА.
«Так вот они какие…» — подумала Нина, и ей стало горько от мысли, что кто-то на ее Родине продался врагу и воюет против своего же народа.
— А что у вас, правда, отец старостой служит? — смущенно спросила она Веру.
— Правда.
«Странно…» — про себя недоумевала Нина и в то же время понимала, что не могла же Вера раскрывать ей все тайны.
У села, в четырех километрах от города, их машину остановили немецкие патрули на двух мотоциклах. Водитель показал им пропуск, а Вера взмахнула своей бумажкой и весело крикнула:
— Цвай фроляйн, господин зольдат! Я тохтер, дочка старосты.
Немец махнул рукой, и они покатили дальше.
Нина смотрела на Веру и восхищалась ее самообладанием.
Подъезжая к городу, та наклонилась к Нине и передала ей последнее напутствие:
— Опасайся предателей. Они похитрее немцев! Лучше знают нашу жизнь и характер советского человека. В городе сейчас неспокойно. Кто-то в двух местах вскрыл подземный телефонный кабель, идущий от Берлина на восток, и прожег его кислотой. Фашисты стали еще злее. Будь осторожна.
Нина прильнула к Вере: так бы вот и не расставаться с этой милой смелой женщиной…
— А в городе я вас увижу? — спросила, заглядывая ей в глаза.
— Не знаю. — Вера в ответ обняла Нину.
Показалась окраина города — приземистые деревянные домишки. Впереди видна была железная дорога и переезд с полосатым шлагбаумом, а на обочине — жандармская будка.
Справа от шоссе, на ровном зеленом лугу, Нина заметила самолеты, автомашины, взлетную полосу, вышку, цистерны с горючим и прожекторы. Полевой аэродром. Но странно, что вся эта техника почему-то находилась в неподвижности и беззвучности…
Доехав до поворота налево, Вера стукнула кулаком по кабине:
— Ваня, ай минутен!
Вера и Нина спрыгнули с машины. Еле заметно Вера кивнула головой в сторону маленького серенького домика, смотревшего двумя передними окошками прямо на шоссе.
— Дзякую, — тихо проговорила Нина и быстро зашагала к дому «отца».
  
Встреча с «родней»
 
Шагая по песчаной влажной дороге, Нина оглядывала небольшой пригородный поселок и дивилась тому, что только дом «отца» на краю поселка как будто нарочно поставлен передними окнами на бойкую шоссейную магистраль. Да, тут хороший наблюдательный пункт: не выходя наружу, можно засекать передвижение войск, просматривать аэродром…
Приближаясь к домику, Нина обратила внимание на то, что изгородь вокруг двора невысокая, реденькая и ветхая — из тонких, заостренных кверху колышков, а сам дом немного наклонился вперед, словно приветствует и манит к себе — иди, мол, не робей и не смущайся тем, что я такой невзрачный, под моей скромной крышей ты найдешь добрый приют и защиту.
Со стороны двора к домику прислонился, как бы поддерживая его сбоку, дощатый сарай с соломенной крышей, а дальше, на рыжеватой огородной земле, курились, прели бурые навозные кучи. С тыла усадьба была без забора, от задней кромки огорода до самой шоссейки, ведущей в небольшой военный городок, тянулся зеленый лужок.
Поравнявшись с домом, Нина заметила на покосившемся крылечке женщину в сером халате с закатанными по локоть рукавами. Согнувшись над корытом, она стирала белье, крепкие руки ходуном ходили в мыльной пене. На веревке, протянутой от крыльца на угол дома, висели детские штанишки и рубашонки. Углубившись в работу, женщина не заметила приближающуюся к ней девушку.
«Не иначе как хозяйка», — решила Нина и, подойдя к крыльцу, поклонилась:
— Здравствуйте!
От неожиданности женщина вздрогнула и, не разгибаясь, настороженно повела на Нину серыми глазами:
— Тебе кого?
— Здесь живет Григорий Михайлович?
— Тут. А тебе он зачем?
— Да я вот… — замялась Нина, — с Брянщины пришла… К папе.
Женщина выпрямилась и, торопливо вытирая руки о полы халата, протянула с удивлением:
— Ой, никак Нииу-ушка-а!..
Обняв девушку влажными руками, запричитала со слезой:
— До-онечка-а… А я-то, дурная баба, не признала тебя сразу… Вон ты какая вымахала! Да и красивая, глазастенькая…
Прильнув головой к груди Анны Никитичны, Нина тоже попыталась всплакнуть, но у нее не получилось. Позади себя, со стороны соседнего двора, она услышала надтреснуто-писклявый голос с певучей протяжкой:
— Ох, го-о-споди, цари-ица небе-есная… Вот отцу радость-то будет!
Отстранившись от Анны Никитичны, Нина повернула голову и увидела тощую старушку, которая, просунув большой клиновидный нос в щель забора, что-то еще приговаривала, но что — девушка не могла понять.
Не обращая внимания на реплики соседки, Анна Никитична нарочито громко сказала:
— Отцу передавали, что ты шла к нам с беженцами, но, говорят, натерла ноженьки и отстала…
— Да-да, — кивнула Нина.
Анна Никитична опять прижала ее к себе:
— Ох, сиротиночка, как в поле былиночка! Небось досталось бедненькой? Наголодалась, поди? Пойдем-ка в хату, я покормлю тебя…
И, не снимая рук с плеч Нины, повела ее в дом.
С крыльца они вошли прямо в переднюю большую комнату, из которой через дверной проем был виден ход в другую, меньшую. Посредине большой комнаты Стоял стол, в правом углу — широкая русская печь, в левом — кровать за ситцевой занавеской. Возле кровати висела полотняная люлька.
В маленькой комнате, на полу, на разостланной дерюжке, расположились четверо детишек. В центре этой группы сидел беленький толстячок-годовичок в синей рубашке в белый горошек. А вокруг него стояли на коленях трое — миловидная, с льняными волосами, в сереньком платьице девчурка лет четырех, худенький мальчик лет шести и парнишка, года на три постарше, более плотный и смуглый. Все дети были босиком, и Нина приметила, что ступни у них, особенно пятки, — темные, шероховатые, в цыпках.