Мысли сумасшедшего
Мне давно известно, что у судов и органов прокуратуры существуют с КГБ отношения фактического подчинения. Если для иллюстрации этого нужны примеры, то проведенный у меня обыск является весьма показательным. Органы прокуратуры здесь сыграли роль мальчика на побегушках. Они могут и дальше выполнять эту малопочетную роль, но только не в отношении меня. Своей жизнью, участием в защите Родины, кровью, пролитой за нее, своей коммунистической убежденностью я завоевал право чувствовать себя сохозяином своей страны, равноправным членом семьи советских народов. Я имею право свободно ходить, без филерской слежки, по родной земле, свободно защищать свои убеждения, пользоваться всеми правами, предоставленными мне, как гражданину СССР, Советской Конституцией и Всеобщей декларацией прав человека. И никто, тем более такая организация как КГБ, не имеет права мешать мне пользоваться всем перечисленным. А органы прокурорского надзора обязаны помогать гражданам, борющимся за свои узаконенные права, а не организациям, пытающимся лишить граждан этих прав.
3. После всего сказанного нам остается только выяснить, зачем же приходили представители малоуважаемой мною организации, что им нужно было у меня, с чем они борются и, видимо, собираются бороться в дальнейшем. Попробуем разобраться в этом путем анализа изъятого.
Фактически пришлось изымать материалы, не имеющие ничего общего с "клеветническими измышлениями". Изымалось совсем не то, что указано в постановлении на обыск. Изъяли все имеющиеся у меня машинописные документы, письма и записки. Ничего клеветнического и, тем более, антисоветского среди них нет. Это антисталинские материалы и открытые выступления против нарушения властями советских законов, против судебного произвола и против продолжающейся дискриминации и геноцидных действий в отношении крымских татар, немцев Поволжья и некоторых других малых наций. Вот что изъято:
присланные мне многочисленные индивидуальные и коллективные письма крымских татар - вопль души исстрадавшегося обездоленного народа - и материалы народного движения немцев Поволжья за востановление своего национального равноправия;
копии моих писем в Политбюро ЦК КПСС, как тех, которые написаны в связи с произволом, допущенным в отношении меня лично (незаконное исключение из партии, разжалование из генерала в рядовые, лишение заслуженной пенсии), так и тех, которыми разоблачаются судебный произвол и фальсификация истории в угоду возрождающемуся сталинизму;
рукопись брошюры академика Сахарова и моя рецензия на эту брошюру;
все произведения неутомимого борца против сталинизма, писателя-большевика, участника революционного движения с 1912 года, члена партии большевиков с 1916 года, проведшего три года в царской тюрьме и 17 лет в сталинских пыточных застенках и лагерях смерти на Колыме - Костерина Алексея Евграфовича;
рукопись, в которой собраны и проанализированы все ставшие известными мне факты, указывающие, на то, что после октябрьского (1964 г.) пленума ЦК КПСС взят твердый, хотя и скрыто проводимый курс на возрождение сталинизма;
записи открытых судебных процессов (уголовных по форме, политических по существу) над крымскими татарами - участниками движения за национальное равноправие и над свободно мыслящими людьми в Москве (процесс Даниэля Синявского, Хаустова, Буковского и др., Галанскова - Гинзбурга и др.);
биографические справки на осужденных за демонстрацию на Красной площади против вторжения советских войск в Чехословакию и пролития братской крови советских солдат и чехословацких граждан;
рукопись работы академика Варги "Российский путь к социализму";
копия письма группы советской интеллигенции (Арцимович, Капица, Катаев, Леонтович, Плисецкая, Сахаров, Чуковский и др.) к XXIII съезду КПСС с выражением тревоги в связи с появившимися тенденциями к возрождению сталинизма;
копия письма 43-х детей коммунистов, по-бандитски уничтоженных Сталиным (Якир, Петровский, Антонов-Овсеенко, Берзин, Енукидзе, Бухарин, Вавилов, Пятницкий и др.), в котором выражалась тревога по поводу тенденции к возрождению сталинизма и к забвению преступлений, совершенных Сталиным и его приспешниками, а также напоминалось о решении XXII съезда соорудить в Москве памятник жертвам сталинизма,
переводы из чехословацких газет ("2000 слов ...", выступление Смрковского по чехословацкому радио и др.);
список лиц, подвергшихся партийным и административным репрессиям за то, что подписались под различными документами, выражающими протест против нарушений советских законов и элементарных прав человека - судами, органами прокуратуры и КГБ;
машинописный текст, изданной в СССР ничтожным тиражом и только в специальном издании для юристов, Всеобщей декларации прав человека;
машинописный текст неиздававшихся в СССР "Пактов о правах" (изданные ООН два года тому назад "Пакт о социальных и экономических правах" и "Пакт о политических правах" вместе с факультативным протоколом);
записи всех выступлений на похоронах писателя А. Е. Костерина.
Среди изъятых литературных произведений - "Реквием" Анны Ахматовой по замученным в сталинских застенках вместе с ее единственным сыном, ряд неизданных в СССР произведений Марины Цветаевой, потрясающее произведение о морально растлевающем влиянии сталинщины - неопубликованная поэма Н. Коржавина "Танька", рукопись книги А. Марченко о современных лагерях для политических заключенных - "Мои показания", машинописный текст книги Хемингуэя "По ком звонит колокол".
Перечисленное довольно всесторонне характеризует принципы изъятия. Думаю, вряд ли что добавит к этому, если я укажу, что изъято все написанное мною. Даже клочки бумаги, на которых было написано хотя бы одно слово моей рукой. Таким образом ушли от меня материалы моей научной работы, личная переписка, черновники различных документов, как получивших распространение, так и не выбравшихся из моего письменного стола. В общем изымалось все, что написано на машинке и от руки или не издано в СССР. Очевидно, что если бы я накануне не передал в другие руки "Письма Короленко А. Луначарскому", "Несвоевременные мысли" Горького и стихи Осипа Мандельштама, все это было бы тоже изъято.
У меня имелся экземпляр рукописи книги о начальном периоде минувшей войны - "Записки разведчика" (Мемуары полковника запаса Новобранца В. А.) с дарственной надписью автора. Когда и эту книгу отложили для изъятия, я резко запротестовал, заявив, что она никак не может быть отнесена к материалам, на изъятие которых дана санкция. Тогда производивший это изъятие советник юстиции Березовский, получив предварительно повеление Врагова - "Изъять!", решил продемонстрировать мне клеветнический, в отношении советского общества и государственного строя, характер книги и зачитал из авторского предисловия следующее: "Сталин умер, но посеянные им ядовитые семена продолжают давать ростки".
После этого я отказался от дальнейшего присутствия при обыске. Но в этом не очень-то и нуждались. Не переписав и половины отобранного для изъятия, остальное свалили в мешок, опечатали печатью "КГБ-14" и увезли... и мешок... и печать. Судите сами, насколько гарантирована неизменность содержимого мешка. Тем более, что вскрытие мешка, от участия в котором я отказался, ввиду полной бессмысленности моего участия в этом акте, производилось в присутствии тех "понятых", которые сами являются работниками органа, производившего обыск. Ни один из тех действительных понятых, на приглашении которых я настаивал, - не были приглашены.
Вот так было обеспечено соблюдение законности в данном конкретном случае. Но меня интересует не только этот случай. Я хотел бы выяснить, каково отношение к советским законам у органов советской же прокуратуры? Мой личный опыт свидетельствует, что эти органы в политических делах занимаются только одним - подбиранием статей, придающих видимость законности дикому произволу властей. Но я наивно полагал, что даже для этого законы надо знать. Оказывается, и это не обязательно. Статьи нужные, очевидно, подбираются специалистами "законниками". Практических же исполнителей законы ни с какой стороны не интересуют. Они делают то, что им приказано, не вникая в вопрос законно это или нет. Березовский явился на обыск без УК и УПК, и когда его уличали в нарушении закона с помощью имеющихся у меня, он лишь в некоторых случаях, да и то с большой неохотой изменял характер своих действий. Насколько обременительны для него законы, можно судить по следующему случаю. Уже почти в конце обыска моя жена сделала ему замечание, заявив при этом: "Это же не по закону!" И тут Березовский не выдержал. Он выложил все раздражение, накопившееся у него за день: "Да, уж, вы законники! Вон у вашего мужа целая полка юридической литературы!" - воскликнул он со злобой. Думаю, это восклицание лучше характеризует отношение "блюстителей закона" к закону, чем все их велеречивые писания, рассчитанные на людей мало осведомленных.