Наши будни, или рассказ о том, как фабрикуются уголовные дела на советских граждан, выступающих в за

А. Власов рассказал, что А. Петров, прибыв после освобождения из лагеря в Москву, связался с их общиной и заявил, что в лагере он уверовал в Бога и стал пятидесятником. Он просил оказать ему как единоверцу материальную помощь. Свою просьбу он мотивировал тем, что в Ленинграде, где проживает мать, его не пропишут, а оставить одну, без сыновнего ухода 83-летнюю мать он не может. Значит, ему надо купить дом в таком месте, где бы его прописали и где могла бы жить с ним престарелая мать. Такой дом он присмотрел в г. Боровске, но стоит он 11 тысяч, которых у него нет. Столь огромную сумму не могла собрать и московская община. Тогда московские пятидесятники обратились в другие общины, и те помогли. Нужная сумма была собрана и вручена А. Петрову. 
Но Петров (Агатов) не торопился в Боровск. Совершив тягчайший, с точки зрения пятидесятников, грех, он сошелся с женой члена общины, предоставившего ему по-братски свой кров. Мало того, он выжил хозяина из своей квартиры, и тому пришлось обращаться за помощью в милицию. Но когда пришел участковый, А. Петров вызвал по телефону полковника КГБ, и тот распорядился - Петрова не трогать. При этом он обещал, что в самое ближайшее время квартира будет разменена и хозяину выделят комнату. Это обещание через несколько дней было выполнено. 
Итак, А. Петров (Агатов), прежде в Москве не проживавший, после освобождения из заключения живет здесь около двух лет, нигде не работая: проживает те тысячи, которые мошеннически получил у московских пятидесятников. Дом ему не потребовался, "любимую мамочку", без которой, как утверждал он, "жить не может", отправил в Сибирь к ее сестре. В Москве, где он сумел уже оформить квартиру (на жену), никто его не тревожит. 
А вот Александру Гинзбургу, которого А. Петров всячески поносит в своем письме, власти в течение пяти лет не позволяют даже временно пожить в Москве, где он проживал до ареста и осуждения и где постоянно проживает его жена с двумя малолетними детьми и мать. Стоило ему приехать на день-два к семье, как его тут же тащили в милицию. И никакие полковники КГБ за него не вступались. 
В чем же дело? Почему такое разное отношение к людям, судившимся по одной и той же статье Уголовного кодекса? Видимо, один из них принадлежит (употребляя меткое выражение 
Солженицына) к "социально близким". Проверим это предположение. Дадим слово для характеристики А. Петрова самому КГБ. Цитирую по книге, предъявленной корреспондентам во время пресс-конференции: 
"В октябре 1961 года к одному руководителю учреждения обратился некий Петров-Агатов и заявил, что редакция газеты "Известия" поручила ему разобраться и написать статью о внедрении в промышленность нового изобретения ленинградского профессора. 
Руководитель учреждения созвал широкое совещание, на которое пригласил ученых специалистов различных ленинградских организаций и автора изобретения. Всем им по ходу совещания Петров задавал "уточняющие" вопросы. 
Узнав об этой истории, работники ленинградского отделения газеты удивились. Ведь среди сотрудников "Известий" нет и не было корреспондента по фамилии Петров-Агатов. Оказалось, что у него никто даже не проверил документов. 
Кто же такой Петров и почему он заинтересовался изобретением? Петров оказался проходимцем и мошенником. Только за последние десять лет он семь раз судился за мошенничество, антисоветскую агитацию и неоднократные побеги с мест заключения. 
В свое время он познакомился с изобретателем. По приезде в Ленинград Петров разыскал его и предложил "протолкнуть" изобретение, но за это автор изобретения должн был уплатить ему 400 рублей. Чтобы показать свои "силы" и "возможности", Петров и "организовал" совещание специалистов на высоком уровне. Подобным же образом он обманул ряд руководящих работников в Баку, Риге и в других городах. 
По ленинградскому радио в конце декабря 1961 года передавался фельетон о том, как один мошенник под видом референта Министерства просвещения Осетии обманул нескольких доверчивых ленинградских музыкантов и художников, получивши с них деньги на приобретение двух пианино. "Референтом" был тот же Петров. 
Петров привлечен к судебной ответственности". 
(Враг не достигнет цели. Лениздат, 1963, стр. 175-176, авторы: В.Н. Лякин, П.М. Петров, К.Г. Рогов, Н.П. Чурсинов. Курсив мой - П.Г.). 
Итак, проходимец, мошенник, саморазоблачившийся агент КГБ, грязный тип, гадящий в доме, оказавшем гостеприимство, бьющий по руке, оказавшей бескорыстную помощь, - вот кому поручена погромная клевета на честного человека, каждодневно рискующего собственной безопасностью, отдающего силы и здоровье делу помощи зверски подавляемым узникам совести 
и их семьям. 
И что же мы узнали из пачкотни этого типа? А ничего достоверного, хотя и он сам, и его наставники очень старались придать письму вид искреннего покаяния многознающего диссидента. Для этого даже несчастным "сироткой" пришлось прикинуться. "... Я понимаю, как мало шансов у моего письма появиться в печати". Кто этому поверит! Теперь-то мы точно знаем, что письмо было написано (по заданию) за полтора месяца до его опубликования и неоднократно подправлялось. 
Несколько раз он называет себя верующим, видимо, надеясь таким способом завоевать доверие к своей писанине. Но он настолько далек от Бога, что не понимает, как эта писанина противна любому вероучению. Ни один истинно верующий человек не станет на сторону гонителей против гонимых. "Верую в Бога" под пером написавшего такое письмо звучит кощунством. 
Пытается он спекулировать и на том, что около года находился в одной тюрьме (Владимирской) с Гинзбургом, а некоторое время даже в одной камере. Как будто провокатор, прошедший тюрьму, менее отвратителен, чем провокатор, в ней не бывший. 
Однако все эти и другие ухищрения мало помогают письму. Когда нет фактов, требующихся для данного случая, приходится прибегать к обычной клевете, которая на всю страну распространяет запах учреждения, ее породившего: "преклонение перед Западом", "стремление перекроить у нас все на западный манер", "низкопоклонство перед Западом, вызванное жадностью к получению оттуда денег" и т. п. И все это, как и отрицание правдивости сообщений "Хроники" о положении политзаключенных", совершенно голословно. 
Увлекшись, авторы письма сообщают нам о заявлении А. Гинзбурга, опубликованном в "Вечерней Москве" 3-го июня 1965 г., очевидно, забыв, что А. Петров не мог знать об этом заявлении, т. к. отбывал тогда срок за очередное мошенничество. Не знал он и того, что органы КГБ уже употребляли это заявление в 1967 г. для очернения Гинзбурга, тогда только что осужденного вместе с Ю. Галансковым. Органам КГБ так понравилось удачное, с их точки зрения, извращение этого заявления, что они прибегли к нему и на этот раз. Понадеявшись на короткую память читателей, они показали перед всем миром себя как подлинного автора опуса "Лжецы и фарисеи". Выдает подлинных авторов и включение в этот опус анекдота с "Голосом Америки" и ансамблем "Песняры". 
Попытка, которую и до этого письма неоднократно предпринимали органы КГБ распространение клеветы, с помощью которой удалось бы поссорить Сахарова и его жену с их ближайшими друзьями, - тоже указывает на ту "кухню", где готовилось "письмо А. Петрова". 
Еще определеннее указывает на эту кухню голословное утверждение письма о том, что названия Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений и Комитет по правам человека - служат лишь целям маскировки. 
Но не из-за названных анекдотов и привычной расплывчатой кагебистской клеветы писалось "письмо Петрова". Нужны были "свидетельства очевидца". И вот они: "На квартире у Гинзбурга я был раз двадцать..." "И видел, как здесь выдавались деньги, сертификаты, обменивались на валюту и наоборот". Что он ничего не видел и не мог видеть - это известно не только Петрову, но и каждому, кто бывал у Гинзбурга. Деньги всегда выдавались только тому, кому они предназначались, без присутствия третьих лиц. Что же касается валюты, то ее у Гинзбургов никогда не было и быть не могло. Кто хоть немного знает сложную советскую систему финансовых взаимоотношений с капиталистическим миром, тому известно, что иностранная валюта в руках советского гражданина, пока он на родине, совершенно бесполезна. Вместе с тем ее хранение равносильно самоубийству, поскольку соответствующая статья Уголовного кодекса предусматривает расстрел.