Из третьей речи 'Против Филиппа'

(47) Далее, какое странное рассуждение высказывают те люди, которые хотят успокаивать наше государство тем, что будто бы Филипп еще не так силен, как некогда были лакедемоняне; что те главенствовали повсюду над морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять; но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено. Но я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты большие успехи и теперешнее положение совершенно непохоже на прежнее, ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развилась так сильно, как военное дело. (48) Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война. (49) Теперь же вы, конечно, видите, что большинство дел погубили предатели и ничего не решается выступлениями на поле битвы или правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными конницей, стрелками, наемниками - вообще войсками такого рода. (50) Когда же с этими войсками он нападет на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий. (51) Все, конечно, должны знать и учитывать это обстоятельство, и потому нельзя подпускать войну в свою землю, нельзя оглядываться на простоту тогдашней войны с лакедемонянами, чтобы не ело* мать шею, дав себя сбросить с коня; но надо оберегать себя мерами предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на возможно более далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы он не двинулся из своей страны, а не ждать того, когда придется вступить с ним в борьбу, схватившись уже грудь с грудью. (52) Правда, с военной точки зрения у нас есть много естественных преимуществ, но, конечно, граждане афинские, при том лишь условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, - именно, природные свойства его страны, которую можно свободно грабить и разорять во многих местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато к борьбе он подготовлен лучше нас. 
(53) Однако нужно не только понимать это и не только военными действиями оборонять себя от него, но надо также сознанием и всем помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами, имея в виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока не покараете пособников их внутри самого государства. (54) А этого, клянусь Зевсом и всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, да и не хотите, но вы дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже назвать (часто на мысль мне приходило даже опасение, не божество ли какое-нибудь преследует дела нашего государства), что ради ли перебранки, или из зависти, или ради потехи, или безразлично по какому случайному поводу, - вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать не стали бы, что они действительно таковы), и вы смеетесь, когда они кого-нибудь осыпят бранью. (55) И еще не в этом весь ужас, хотя и это само по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили возможность даже с большей безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим нас самих. Однако посмотрите, сколько гибельных последствий готовит вам это желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам будут знакомыми. 
[Перечисление фактов измены в пользу Филиппа в Олинфе, Эретрии, Орее.] 
(63) "В чем же причина, - может быть, возникает у вас недоумение, почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов, говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же самих?" - Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили, что в этом нет никакой надобности; те - что надо воевать и относиться с недоверием, а эти - что надо соблюдать мир, - и так до тех пор, пока не оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же образом, - не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так, чтобы угождать, и старались не доставлять никакой неприятности, другие говорили то, что должно бы принести спасение, но этим навлекали на себя вражду. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном, я и боюсь, - не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего вы придете к сознанию, что вам ничего уже нельзя поделать. И когда я вижу . людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое положение. Тогда пусть никогда, граждане афинские, наше государство не дойдет до этого: умереть в десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из лести перед Филиппом и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу пользу. 
 [Олинфийцы, эретрийцы и орейцы жестоко поплатились за доверие к друзьям 
Филиппа, но им раскаиваться уже поздно.] 
(70) Вот так же и с нами, граждане афинские, пока мы, еще целы и владеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей славой; может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: "Что нам делать?" Я, клянусь. Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим голосованием. Прежде всего надо самим обороняться и готовиться, - я имею в виду подготовку триер, денег и воинов. Ведь если даже все остальные согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71) Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так, чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем для разъяснения дела отправлять послов во все стороны, как-то: в Пелопоннес, на Родос, на Хиос, к царю {К персидскому царю.} (ведь и его расчетам не противоречит эта задача - не дать Филиппу покорить все своей власти) - это затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у вас соучастниками и в опасностях и в расходах, а если это не удастся, то чтобы хоть выиграть время для действий. (73) Однако если я предлагаю вам обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли отказываться, от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений, заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать остальных страхом за будущее. Нет, я и не предлагаю этого, но зато я настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться и делать первыми то, что следует, а тогда уж и остальных греков созывать и собирать, осведомлять и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким значением, как ваше.