По долинам и по взгорьям

Попал в эскадрон и я. Как раз во 2-й взвод, к Смановскому. Своего коня, тавренного буквой «Б», я назвал Боевиком.
В эти дни узнали мы о подвиге наших разведчиков — рабочего Верх-Исетского завода, члена РКП(б) Ивана Сергеевича Плаксина и рабочего Синячихинского завода, тоже члена партии Николая Плишкина. Оказывается, они перед походом на Верхне-Уральск Центральный штаб направил их из Троицка с заданием: разведать силы и планы врага. Плаксин и Плишкин, вращаясь среди дутовских штабных офицеров под видов конеторговцев, сумели собрать необходимые сведения. В станице Сухтелинской Плаксин доложил штабу о скоплении в Верхне-Уральске крупных сил противника, после чего мы и начали отход назад. Потом, в поселке Берлинском, разведчики предупредили, что где-то между Берлинским и Троицком враг готовит нападение на отряд.
Но в конце концов Плаксин был кем-то выдан дутовцам и после пыток повешен. Плишкин, закупавший в то время коней в одной из соседних станиц, спасся от ареста и возвратился к нам.
В первых числах апреля из Челябинска в Троицк прибыл с подкреплением председатель Челябинского ревкома Василий Константинович Блюхер. Уральский областной военный комиссариат назначил его командующим всеми восточными отрядами, действующими против Дутова [5].
Блюхер организовал объединенный штаб и вместе с ним разработал план разгрома противника. По этому плану наши войска тремя колоннами выступили из Троицка, стремясь взять дутовцев в кольцо.
Отряд в составе кавалерийского эскадрона, 1-й и 2-й екатеринбургских дружин добрался в эшелонах до конечного пункта Орской железной дороги — станции Карталы, высадился там и двинулся на северо-запад.
Степь была покрыта рыжей щетиной прошлогодних трав. Искрились под лучами вешнего солнца частые степные озера в низких берегах, окаймленных слоем самосадочной соли.
Я и Виктор Суворов ехали впереди, в конном дозоре. Первым рысил старший дозорный — лихой наездник, татарин из-под Самары, со странным прозвищем Догоняй Васька.
Прошли станицы Анненскую и Великопетровскую. Степь сменилась редколесьем и возвышенностями. И тут вдруг Догоняй Васька, ни слова не говоря, пустил своего коня в карьер.
«Эге, видать, дело серьезно!» — решили остальные дозорные и тоже погнали во весь опор. Поджарые скакуны храпели, раздувая ноздри.
«Ну и глаза у этого Догоняй Васьки!» — восхищенно подумал я, разглядев наконец далеко впереди четырех верховых.
— Санька! — крикнул Виктор. — Давай заходи с того боку, отрезай им путь отхода. А я с этого буду…
Я кивнул головой: ответить не мог — на сумасшедшем скаку перехватило горло — и совсем пригнулся к шее своего скакуна. Догоним! Сразу видать: у них лошади прошли немало, устали.
Я обогнал верхового, проскакал вперед и повернул коня боком, поперек дороги…
Догоняй Васька вытер клинок полой шинели. Двое конных лежали зарубленные, двое молча подняли руки.
— Сказывайте, кто такие? — спросил их Виктор.
— Конвой мы, — хмуро ответил один из них.
— Чей конвой? Сказывай толком!
— Казначея дутовского… Он с одним казаком в горы ускакал, а мы отстали, чтобы вас задержать.
Догоняй Васька отрядил Суворова, меня и еще одного конника конвоировать пленных, а сам с подоспевшим к нам Смановским помчался догонять казначея.
Отряд остановился в станице Парижской. Когда мы уже укладывались спать, в наш сарайчик ввалился Догоняй Васька и начал рассказывать:
— Тропа, вай-вай, шибко вверх пошла. Ладно. Тропа вверх, и мы вверх. Скачем шибко. Кони в мыле. Видим: дом. Рядом два конь. Все мокрый. Моя говорит: «Здесь казначея!» Ладно. Шагай в дом. Там лесник. Шибко молодая лесник. И рука под зипун спрятан. Ладно. Сман говорит: «Рука вверх!» Лесник рука вынул, браунинг там. Ладно. Моя хвать нагайкой по рука — наган падай; Сман стреляй — нет лесник…
— А, может, это и впрямь был лесник? — усомнился я.
— Зачем лесник? — возразил Васька. — Правильный лесник старая. Шибко старая. Моя его в амбар найди. Руки связан, тряпка в рот…
— Живой?
— Живой.
На другой день, утром, штаб послал усиленный конный разъезд во главе со Смановским в станицу Черниговскую для установления связи с южной группой западных отрядов, которой командовал Н. Д. Каширин.
Когда мы выехали, солнце было еще совсем низко. Утренний свежий воздух бодрил. Настроение у всех было хорошее.
Дорога шла среди невысоких, покатых увалов, поросших кое-где березняком.
— Эх, утро-то какое! — вздохнул Виктор. — Глянь, Сашко, на березки! Чистые да белые, ровно свечи. — Я перевел взгляд на загорелое, с доброй улыбкой лицо Суворова, а он вдруг схватился за шашку и крикнул:
— Ребята, казаки!
Из-за бугра вылетела группа конных.
Бой был коротким. Я схватился с приземистым плотным казаком, который кружил, как черт, на низкорослой степной лошадке, таращил на меня глаза и свирепо ругался. Я тоже рассвирепел и заорал на него, но казак был сильнее, мне пришлось туго. Неожиданно мой противник охнул, схватился за бок и медленно сполз с седла. Обернувшись, я увидел, что Виктор не спеша засовывает за пояс револьвер.
Трое казаков быстро уходили за бугор, остальные были убиты. Тут мне бросилось в глаза, что Васька полулежит в седле, навалившись на шею своего коня, который покорно стоит на месте и прядет ушами. Я кинулся к Ваське. Он еле слышно проговорил:
— Якши клинок… Шибко много казак порубил…
Через некоторое время мы добрались до Черниговской и нашли штаб Н. Д. Каширина. Здесь, в полевом лазарете, Догоняй Васька умер от большой потери крови. Мы похоронили его за околицей станицы, на бугорке.
Оставив у каширинцев двух конников связными, наш разъезд возвратился в свой отряд.
А спустя несколько дней меня и еще четырех кавалеристов опять вызвали в штаб. В просторном штабном пятистенке было жарко. За столом сидели недавно приехавший в Парижскую В. К. Блюхер и комиссар нашего отряда И. М. Малышев. Ворот солдатской гимнастерки командующего был расстегнут, на груди виднелся край марлевой повязки. (Потом мне рассказали, что Василия Константиновича очень часто беспокоили тяжелые раны, полученные им на фронте в 1915 году.)
Блюхер встал из-за стола, внимательно осмотрел всех нас и сказал:
— Вы повезете пакет в четвертую дружину, которая должна находиться в станице Варнинской.
Выехали чуть свет. Скакали долго. По дороге снова наткнулись на дутовский разъезд. После короткой стычки казаки ушли в степь, оставив убитого офицера. Мы поторопились к станице.
В штабе 4-й дружины нас встретил комиссар.
— А, летучая почта! — улыбнулся он, принимая пакет, и приказал накормить нас.
С удовольствием распрямив затекшие ноги, расправлялись мы с горячей гречневой кашей, когда в горницу вошел вестовой.
— А ну, хлопцы, кто добровольно желает везти назад ответ? Дело срочное, важное!
Уставшие конники переглянулись. Я поднялся:
— Поеду.
Вручая мне пакет, комиссар сказал:
— Не зевай. С казаками не связывайся, чуть чего — удирай что есть мочи. — Он помолчал, потом добавил: — Ежели туго придется — пакет уничтожь.
Уже верстах в трех от Варнинской я вспомнил, что так и не успел напиться. А солнце пекло немилосердно, и меня начала мучить жажда…
Ехал очень долго. Уставший конь спотыкался. Уже загустели сумерки, а Парижской не было и в помине. Неужели заблудился?
Но вот вдали замигали огоньки. Станица! Только чья? Сердце захолонуло.
На гребне холма показались силуэты всадников. Раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
В сознании мелькнуло: «Если туго придется — пакет уничтожь».
Ответил спокойно:
— Свой!
— Кто свой? Уралец? — спросили с холма.
«Ловят? Все равно уйду, если что…»
— Уралец!
— Пропуск?
— «Винтовка»! Отзыв?
— «Виндава»!
— Это Сашка! Ей-богу, Сашка! — радостно крикнули сверху.
Я узнал голос Виктора Суворова и погнал коня на холм…