Потерянный дневник дона Хуана
Стража охраняла величайшее сокровище короля — честь его дочери. В руках, скрытых перчатками, они держали увенчанные пиками топорики, которые могли нагнать страху на злоумышленников, а заодно и обезглавить их. Стражники смотрели в мою сторону.
Черные сапоги, плащ и маска делали меня невидимым в тени колонн. Темно-бордовый камзол и плащ с капюшоном, которые я всегда надевал по ночам, также были неразличимы в темноте. И только серебристое лезвие шпаги грозило выдать мое присутствие. Стражники направлялись в мою сторону. Я быстро отступил в пустую комнату, которую обнаружил за одной из резных дверей красного дерева. Я с трудом сдержал дыхание, когда сначала почувствовал, а потом увидел, как один из стражников просунул голову в комнату. Он находился так близко, что моих ноздрей коснулся едкий запах пота, исходивший от его накрахмаленной униформы, и я услышал его тяжелое дыхание. Дверь заскрипела. Еще мгновение, и он обнаружит меня. Я закрыл глаза и перестал дышать, мечтая обладать способностью проходить сквозь стены.
— Похоже, мне мерещатся привидения, — сказал он своему напарнику и вышел из комнаты.
Они продолжили прерванный разговор, а я с облегчением перевел дух и вновь начал дышать. Я знал, что следует набраться терпения, потому что оба солдата рано или поздно уйдут. Ни один мужчина, за исключением самого короля, не имел права находиться ночью на территории дворца, в том числе королевские стражники.
Ждать пришлось недолго, и я увидел, как те двое стражников в сопровождении третьего направляются к выходу. Луна, перед тем как спрятаться за тучу, ободряюще подмигнула мне; и я продолжил свой путь. Насколько мне было известно, теперь многочисленная стража караулит дворец снаружи и в случае малейшей опасности готова поднять тревогу.
Дверь в королевские покои, разумеется, была заперта. Я вытащил нож и снова пустил в дело свои навыки, приобретенные в юности. Я начал потихоньку отжимать засов, пока наконец не почувствовал, что он отошел и можно открыть дверь.
Осторожно, шаг за шагом, я стал подниматься по лестнице, освещенной пламенем свечей. В золотых канделябрах стояли тонкие восковые свечи, и тени, которые отбрасывал их огонь, плясали вокруг меня, населяя лестницу видениями. Я искал покои инфанты, и чутье влекло меня все дальше в глубь дворца. Завернув за угол, я почувствовал смешанный аромат апельсина и персика. То были редкие турецкие духи, запах которых я запомнил еще в зале, где проходил прием. Аромат усиливался по мере того, как я приближался к низкой двойной двери. Как и большинство дверей в Алкасаре, она была украшена лепниной и арабской вязью, оставшейся еще со времен мавров. Ведь они тоже когда-то караулили эти покои, и гарем султана требовал такой же неусыпной заботы, как и спальня дочери нашего короля. Ручками дверей служили массивные золотые кольца. Предвкушая успех, я уже совсем было собрался потянуть за одно из них.
Внезапно я почувствовал дуновение воздуха, скрипнули петли — дверь сама начала открываться. Я потерял равновесие и едва не упал, но успел отпрыгнуть и притаиться в комнате по другую сторону зала. Сквозь дверную щель я увидел, как из покоев инфанты, ковыляя, вышла слабоумная карлица — ее дуэнья. Голову карлицы покрывала белая мантилья, а на шее, будто ожерелье, болтались четки. В руке она сжимала два тонких поводка, на которых сидели маленькие обезьянки — серая и коричневая. Клок белой шерсти на голове у серой спадал ей за уши, что делало ее похожей на пожилую компаньонку.
Эти умные животные — самые лучшие из королевских стражников. Нюх у обезьян гораздо острее, чем зрение у дуэньи, и бдительные создания остановились возле двери, за которой, обмирая от страха, прятался я. Они принялись повизгивать и совать внутрь свои тоненькие лапки. Я знал, что, если дуэнья войдет в комнату, мою голову вскоре преподнесут инфанте в подарок, как голову Иоанна Крестителя. Пот струился по моей спине, и я лихорадочно шарил в кармане, пока не отыскал монету и не вложил ее в маленькую ладошку, которая просунулась в дверь. После этого обезьяна моментально успокоилась и занялась своей добычей. Каждый стражник имеет свою цену. Спустя еще мгновение обезьяны подняли крик и затеяли драку из-за монеты.
— Прекратите немедленно! Что вы там нашли? Дайте-ка сюда! Эй, маленькие уродцы! — сказала дуэнья и затем добавила, обращаясь скорее к самой себе, чем к обезьянам: — Она не хочет, чтобы мы ей помогали, ну и не надо.
Тяжело переводя дыхание и пытаясь унять дрожь в пальцах, я оставался в своем укрытии до тех пор, пока ее шаги не стихли. А потом проскользнул обратно в зал. Появление дуэньи, которое едва не стоило мне жизни, подтверждало догадку, что это та самая, нужная мне комната. Дверная ручка на ощупь была гладкой и холодной. Я остановился, чтобы еще раз быстро осмотреться и убедиться в том, что никто за мной не наблюдает. После чего решительно потянул за кольцо, надеясь, что инфанта еще не заперлась изнутри. Дверь отворилась, и я осторожно ступил внутрь.
Никто никогда не узнает
— Магдалена, я велела тебе уйти… — сказала инфанта, принимая меня за дуэнью.
Затем, увидев мое отражение в зеркале, она резко обернулась. Изумление и страх отразились на ее лице. Верхнее платье, которое она уже успела спять, висело поблизости. Из одежды на ней оставались только нижняя юбка с оборками и белый корсет, который приподнимал грудь и стягивал талию. Внезапно осознав свою наготу, она стыдливо вскинула одну руку к груди, а с помощью другой попыталась закутаться в белую купальную накидку. Я прикрывал глаза ладонью до тех пор, пока она не оделась. Расшитую золотом накидку, на которой не было пояса, девушке пришлось придерживать руками.
— Следует ли мне немедленно вас покинуть, несмотря на приглашение? — спросил я.
Я намекал на призывные взоры, которые она посылала мне поверх веера. Сейчас на меня смотрели те же зеленые глаза — блестящие и полные жизни, но смотрели очень сердито. Мое сердце колотилось. В настоящий момент моя жизнь зависела от того, насколько точно я понял ее желание.
— Как вы посмели войти в мою спальню? — прошептала она с поистине королевским величием.
Приблизиться к спальным покоям инфанты — преступление столь тяжкое, что немедленной смерти заслуживает любой, совершивший его, не говоря уже о безродном идальго вроде меня. Неужели я действительно заблуждался?.. Мои плечи опустились под гнетом тяжкой судьбы, которая, казалось, была уже предрешена. Однако тот факт, что девушка говорила шепотом, позволял надеяться, что инфанта не слишком торопится предавать огласке мое вторжение.
— Прошу простить меня, ваше высочество, за мою… дерзость.
— Мне следует позвать стражу.
— …И приказать, чтобы мне немедленно отрубили голову. Но тогда вам придется провести еще одну ночь… в полном одиночестве.
— Неужели вы могли предположить… — начала она, но внезапно осеклась, застыв на полпути к двери.
— Вы ведь и в самом деле позвали меня, не так ли?
— Это было бы позором…
— Желание женщины едва ли может быть позорным.
— Ее желание может быть греховным.
— Единственный ее грех — это одиночество.
Инфанта отвернулась от меня и посмотрела на свое отражение в зеркале. Я застыл в томительном ожидании, пока она раздумывала над тем, что же следует считать подлинным грехом. Одинокая восковая свеча, стоявшая на ее туалетном столике, догорела почти до самого подсвечника. Теперь это был просто голубой мерцающий огонек в золотой колыбели, такой же робкий и зыбкий, как огонек женской страсти. Как просто подарить женщине радость, какая великая благодарность ожидает того, кто пожелает это сделать! Почему же так мало встречается мужчин, которые понимали бы женскую душу? Мне доводилось дарить свою нежность бесчисленным женщинам, и единственное, в чем они нуждались, это капля доброты.
Оскорбленные в лучших чувствах, благородные мужи и священники расточают проклятия в адрес женщин, потерявших стыд и покрывших несмываемым позором честь своих мужей и отцов. Полагаю, женщин было бы гораздо труднее соблазнить, если б я не держал в тайне все, что происходило между нами. Однако должен признаться, что причина моего успеха не только в этом. И уж, конечно, мои победы невозможно объяснить такими привычными доводами, как богатство, титул или внешняя привлекательность. Единственный секрет, владея которым я с легкостью открывал двери женских спален, — это их собственная неутоленная жажда жизни. Женская страсть — величайшая сила в мире, гораздо более могущественная, чем власть короля или Папы. Возвышенная любовь, как уверяют нас священники, царит на небесах. Но разве не плотская любовь царит на земле? Тот, кто обладает секретом страсти, держит в руках ключ к пониманию самой жизни… Даже такой одинокой и безрадостной, как жизнь дочери короля.