Наводнение
Первыми пропустили девушек. Я заупрямился и согласился подняться только последним. Дом был выстроен на холме, над дорогой. Вода заливала двор не спеша, с тихим плеском. Мы не очень напугались.
- Пустяки! - сказал Жак, чтобы успокоить женщин. - Ничего не случится... Помните, отец, наводнение в пятьдесят пятом году? Вода вот так же залила двор, поднялась на фут, а затем спала.
- А все-таки досадно, повредит урожаю, - пробормотал вполголоса Сиприен.
- Нет, нет, ничего не будет, - сказал я, видя большие умоляющие глаза наших девушек.
Эмэ уложила малышей на свою кровать и села у изголовья, около нее расположились Вероника и Мария. Тетя Агата говорила, что хорошо бы подогреть вино, которое мы прихватили с собой, и выпить по глотку, - вино всем нам прибавит бодрости. Жак и Роза глядели в окно, я стоял у другого окна вместе с братом, Сиприеном и Гаспаром.
- Идите сюда! Идите скорей! - кричал я двум нашим служанкам, которые шлепали по воде посреди двора. - Что вы там мокнете?
- А как же быть со скотиной? - спросили служанки. - Ведь ей страшно: слышите, как она беспокоится в стойлах?
- Ладно, оставьте ее... Поднимайтесь к нам сейчас же. Там видно будет.
Если наводнение усилится, спасти скотину все равно будет невозможно. Но я считал бесполезным пугать домочадцев и старался держаться спокойно. Прислонившись к окну, я разговаривал, мысленно отмечая, как быстро поднимается вода. Река, набросившись на село в неистовом напоре, завладела им вплоть до самых узких улочек. А теперь стремительная атака бушующих волн сменилась медленным и непреодолимым наступлением. Впадина, в которой стояло село, превратилась в озеро. В нашем дворе уровень воды вскоре достиг одного метра. Я видел, как она поднималась, однако утверждал, что она стоит на одном уровне. Я даже пытался говорить, что она спадает.
- Волей-неволей придется тебе заночевать у нас, голубчик, - сказал я Гаспару. - Разве что дороги освободятся через несколько часов... Это вполне возможно.
Он молча посмотрел на меня, лицо у него стало белым как полотно; затем я перехватил его взгляд, устремленный на Веронику, - с какой тоской он смотрел на нее!
Было половина девятого вечера, но день еще не угас; с бледнеющего неба нисходила глубокая печаль. Служанки поднялись к нам, захватив снизу две лампы, - хорошая мысль пришла им. Я распорядился зажечь обе лампы, потому что в комнате, где мы укрылись, уже стало темно, и подумал: при свете будет веселее. Тетя Агата выдвинула стол на середину комнаты и предложила сыграть в карты. Славная женщина старалась поймать мой взгляд, - я понял, что она хочет чем-нибудь развлечь детей. Она крепилась, не теряла бодрости и смеялась, чтобы победить страх, который - она чувствовала это - нарастал вокруг нее. Начали играть в карты. Тетя Агата насильно усадила за стол Эмэ, Веронику и Марию, вложила им в руки карты и всячески старалась показать, что она увлечена игрой: с азартом брала взятки, тасовала, вновь сдавала, острила, спорила, шутила так многословно и шумно, что ее голос почти заглушал плеск воды. Но наши девочки не могли забыться, сидели бледные, крепко сжав руки, и напряженно прислушивались. Игра поминутно прерывалась. То одна, то другая поворачивалась и спрашивала меня вполголоса:
- Дедушка, вода все еще поднимается?
Вода поднималась с ужасающей быстротой. Я подшучивал и отвечал:
- Нет, нет, играйте спокойно. Опасности нет.
Никогда еще мое сердце не сжимала такая тоска. Все мужчины нарочно стали у окон, чтобы скрыть от женщин жуткое зрелище. Мы старались улыбаться, когда поворачивались к сидевшим за картами, они сидели вокруг стола, на который падал такой ласковый и успокаивающий свет лампы. Мне вспомнились зимние вечера, когда мы собирались за этим столом. Казалось, все тот же у нас домашний очаг, все та же теплая близость и взаимная дружба. Здесь царил мир, но я слышал за своей спиной рев разлившейся реки, вода поднималась все выше и выше.
- Луи, - тихо сказал мне мой брат, - вода всего в трех футах от окна. Надо принять меры.
Я сжал ему плечо: молчи! Однако скрывать опасность было уже невозможно. В стойлах гибла скотина. Мы услыхали блеяние овец и мычание обезумевших коров; на конюшне протяжно и хрипло ржали лошади, - такое ржание разносится далеко и всегда говорит о смертельной опасности, угрожающей животным.
- Боже мой! Боже мой! - простонала Эмэ, она поднялась со стула и сжала голову руками, дрожа, как в ознобе.
Все встали, и уже никому нельзя было помешать подбежать к окнам. Женщины застыли, молча глядя на то, что открылось их глазам; от ужаса у них зашевелились волосы на голове. Наступили сумерки. На колыхавшейся мутной шири дрожал обманчивый свет. Бледное небо казалось свинцовым покровом, распростертым над землей. Вдали поднимались клубы дыма. Все смешалось, конец ужасного дня переходил в ночь смерти. И ни единого звука человеческого голоса, только рокот воды, разлившейся безбрежным морем, да ржание лошадей и мычание гибнущих коров!
- Боже мой! Боже мой! - вполголоса повторяли женщины, словно они боялись говорить громко.
Страшный треск заставил их умолкнуть: животные, рассвирепев, выломали двери хлева и конюшни, ринулись в желтые пенящиеся волны, и стремительный поток подхватил и унес их. Овцы плыли, кружась в водоворотах, как сухие опавшие листья. Коровы и лошади еще боролись, но вскоре и они теряла почву под ногами. Особенно не хотел умирать наш большой серый конь: он становился на дыбы, вытягивал шею, дышал шумно, как кузнечные мехи; но разъяренные воды схватили его, опрокинули, и конь сдался.
И только тогда мы закричали. Крик подступил к горлу помимо нашей воли. Мы уже не могли сдержать горестных воплей. И, простирая руки к гибнущим, бесценным для нас животным, к нашим кормильцам, мы громко плакали и причитали, не слыша один другого, бросая в темнеющую даль слова отчаяния. Да, пришло разоренье! Погиб урожай, затонул скот - за несколько часов мы лишились всего своего богатства! За что несправедливый бог наслал на нас беду? Мы ему ничего худого не сделали, а он отнял у нас все! Я грозил кулаком небу. Я кричал, что еще нынче днем ходил с сыном на луга, любовался хлебами и виноградниками, земля так много нам обещала. Так неужели все это было обманом? Счастье лгало. Лгало заходившее солнце, такое ласковое и спокойное в вечернем прозрачном небе.