Опылители Эдема

Он стоит на вершине судьбы человека, живущего при лучшей из всех возможных общественной формации, на лучшей из всех планет, уже совсем малюсенькое существо, но все еще жаждущее вызвать миры на бой. Он не чувствует удовлетворения. Невыразимо страстное желание лихорадит его кровь.
Он тоскует по Хиликс, но его страстное желание не ограничивается ею, потому что она пробудила силы, дремавшие в темных закоулках его ума, жаждавших света.
Когда клубы тумана стали обволакивать мост и в становившейся все более плотной пелене замерцали фонари освещения, он повернулся и пошел обратно на берег. Его шаги глухо звучали на пустынном мосту, и он остро ощутил одиночество.
На какой-то миг ему показалось, что он возвращается не в Сан-Франциско, а ступает на какую-то мрачную землю, населенную враждебными ему людьми. Без всякого внутреннего побуждения, с поразительной стремительностью удовлетворить безотлагательную потребность, из тысяч строк, прочитанных им за последние месяцы, выскочила одна-единственная, всего лишь фрагмент, подчеркивающий его отрешенность от ставшей внезапно чуждой Земли, и он вслух произнес ее в густом тумане:
«Чайльд Роланд к мрачной башне подошел.»
  
Глава четвертая
 
Хиликс позвонила в пятницу.
Когда раздался звонок, он только что принял душ и был в комнате один. Полагая, что звонит какой-нибудь однокурсник, он достал аппарат из кармана халата и сказал:
— Халдейн.
Услыхав ее голос, он испугался.
— Гражданин, мне жаль, но должна сообщить вам, что затребованная вами книга находится в списке запрещенных законом.
В его голосе не было и намека на официальную холодность, когда он выпалил:
— Мадемуазель, он создал Папу!
— Тем не менее ознакомление с его биографией запрещено. Гражданин, вы понимаете, что это послужит препятствием для выполнения учебного задания.
Ему не было дела до задания Хиликс, но если исчезнет то, чем могут быть оправданы их встречи, Хиликс их прекратит.
Внезапно в его голосе зазвучали нотки авторитетности:
— Мне известны другие источники информации, мадемуазель. У вас открыто в субботу?
— Если есть предварительная договоренность, мы открываемся и по субботам. Надеюсь, у вас она есть?
— Да.
— В таком случае, я могу предложить побочную тему, с которой надеюсь вас завтра познакомить.
— Спасибо, мадемуазель, и до свиданья.
Он сидел на краешке кровати, кипя от злости и негодуя, как человек, обведенный вокруг пальца мелким мошенником.
Он еще мог понять, почему никто не упоминал о том, что Фэрвезер писал стихи Это была информация, не имеющая отношения к изучаемым им предметам, а сам он никогда не спрашивал. Но это совсем другое.
В университете он уже два года изучает идеи человека, который внес в математику вклад, гораздо больший, чем Эвклид или Эйнштейн, человека, который внес вклад в теологию, больший, чем Святой Августин, человека, который похоронен на кладбище героев в Арлингтоне, и ему до сих пор ни разу не попалось ни одного подстрочного примечания ни в одной из прочитанных им книг или журнальных статей, где содержался хотя бы намек на то, что Фэрвезер был под подозрением у Церкви.
Неужели история является государственным секретом?
У него есть козырь, и он его разыграет.
Халдейн III как член департамента должен иметь доступ к такой информации. Две недели назад он прямо сплеча спросил бы отца, почему Церковь имела наглость запретить биографию человека, который смонтировал последнего представителя Святого Петра на Земле, но теперь ему придется подойти к этому с осторожностью. По его вопросу Халдейн III может заподозрить, что он продолжает недозволенные взаимоотношения с обедавшей у них гостьей.
Такое подозрение может оказаться смертельным для его планов. Если его предчувствия, возникшие в воскресенье на мосту, обоснованны, то отец будет в лагере врагов.
По пути домой он остановился у магазина спортивных товаров, чтобы сделать некоторые покупки, и приехал домой позднее отца. Во время обеда Халдейн вызвал его на шахматный поединок.
— Чтобы наверстать потерянное время, я буду играть с тобой по удвоенной ставке.
Он чуть не совершил тактическую ошибку. Отец ухватился за предложение, и Халдейн выиграл первую партию. Двойной джин подействовал так сильно, что он едва не поплатился невозможностью проиграть вторую.
Отец выиграл третью партию так убедительно, что имел право заметить:
— Шахматы позволяют провести грань между математиками и продавцами мелочной лавки.
После еще двух побед Халдейн III принялся критиковать всю систему игры сына с беззастенчивостью мастера первой величины:
— Атакуй! Агрессивность — душа игры, а ферзь — ее загадка. Шахматы — это матриархат, построенный на силе женщины, и тот, кто не в состоянии управлять силой женщины, теряет мужество, выхолащивается, как шахматист.
Халдейн высоко ценил комментарии отца, потому что ему была необходима любая подсказка, которая помогала находить проигрывающие ходы. Между тем он собирался с духом, чтобы перевести разговор в такие области, которые могли бы помочь разрешить загадку запрета на Фэрвезера.
Чтобы поддерживать видимость состязания, он выиграл и нацедил себе храбрости из того же бочонка, из которого проистекало шахматное всеведение отца. Внезапно он осознал, что тратит впустую огромные усилия на то, чтобы быть тактичным и дипломатичным в разговоре, о котором Халдейн III утром даже не вспомнит.
— Папа, почему запрещена официальная биография Фэрвезера?
— Может быть, потому что он экспериментировал с антиматерией?
— Он жил до того, как эти эксперименты были объявлены вне закона.
— Ты прав! Делай ход.
Халдейн передвинул короля, подвергая его опасности.
Отец изучал позицию.
— Тогда почему же ее запретили?
— Он затеял борьбу с Папой Львом XXXV. Папа пытался отлучить его от Церкви. Но социологи поддержали его. Не то чтобы Фэрвезер им нравился, напротив. Они поняли, что Лев домогается еще большей власти. Он пользовался всенародной любовью. Из-за преданности вере, кто знает?
Халдейн прождал несколько мучительных мгновений, пока отец не сделал, наконец, свой ход, так и не объявив шах королю.
— Но Папа не мог затеять отлучение государственного героя без веской причины.
— Да, черт возьми, ты прав, сын. Твой ход.
Халдейн подставил короля под шах на одну линию с отцовским ферзем, но отец пошел пешкой по диагонали и перекрыл шах.
Халдейн отступил на одно поле назад и на два через короля ладьей.
— Почему ему позволили заниматься электронным Папой?
— В те дни за спиной триумвирата шла большая борьба. Соцы и Психи ополчились на Церковь. Они приветствовали изобретение Фэрвезера. Генри VIII, глава социологов, знал, что ему наверняка не придется беспокоиться о политических кознях со стороны компьютера… Шах!
Халдейн рокировал короля в третий раз.
— Почему Лев пожелал подвергнуть Фэрвезера цензуре?
— Государственный секрет, сынок. Твой ход.
— Я только что сделал ход, папа. Рокировку. Если все это настолько конфиденциально, почему его биография всего лишь запрещена?
— Сначала ее не тронули. Запрещение-то как раз и было уступкой Церкви.
Халдейну потребовалось высокое мастерство и пришлось сделать несколько невозможных ходов, чтобы создать на доске такую позицию, в которой при любом ходе, какой бы ни сделал отец, он ставил своему сыну мат. На лице Халдейна III заиграла насмешливая полуулыбка и раздался тихий возглас предвкушения триумфа, когда он разобрался в положении фигур. Халдейн нарушил приятный ход мыслей в мозгу старика, спросив:
— Как ты думаешь, тебе удалось бы достать для меня эту биографию? Должно быть, она интересна.
— Достань ее сам, — он нетерпеливо махнул рукой в сторону своего кабинета, — она там, на верхней полке… Шах и мат!
В квартиру Малколмов он пришел рано, чтобы проверить, нет ли спрятанных микрофонов, и поставить дюжину роз, которые он купил, в бронзовую вазу, стоявшую возле двери в прихожую. Справившись с обеими задачами, он сел на кушетку и стал бегло просматривать биографию, которую прочитал поздней ночью накануне.