Искатель, 1997 № 09
«Как будто я не могу туда съездить на неделю, на две и без криминального предлога!» — усмехнулся Фризе, удивленный собственным легкомыслием. Но решение было уже принято.
«Схожу на Смоленское кладбище, посмотрю целы ли могилы прадедушки и прабабушки», — нашел он еще одну вескую причину для поездки, хотя отчетливо представлял, что времени для посещения могил предков и прогулок по набережным у него не останется.
Чувствуя, что ехать нужно сегодня — завтра могут найтись такие же убедительные аргументы, чтобы не делать этого, — Владимир, тем не менее, не помчался на вокзал за билетом. Он хотел убедиться, что за ним нет хвоста. Туманные намеки Хиндемана, необычный способ, к которому прибегла Лизавета, чтобы передать письмо с просьбой, настораживало.
Для начала он решил позвонить в Мюнхен. Но Лизаветы дома не оказалось. Автоответчик сообщил, что госпожа Кох в командировке. Служебного телефона госпожи Кох, сотрудницы бюро Интерпола, у Фризе не было.
Перебирая в памяти друзей, кто бы мог ему помочь в обнаружении слежки, Владимир Цедился, что их, как говорится, раз, два и обчелся.
Художник Миша Неволин для этого не годился — тут же себя обнаружит. Тельмана нет в живых. Из тех, на кого можно было положиться, оставалось только двое. Два Евгения. Следователь по особо важным делам прокуратуры Пугачев и сотрудник уголовного розыска Рамодин. Впрочем, Евгения Рамодина и другом назвать было нельзя. Приятель, с которым они встречались от случая к случаю. Когда сводили обстоятельства. Но Фризе уже проверил — довериться Рамодину можно было без оглядки.
Он вышел из дому, сделал несколько пересадок на самых людных станциях метро, наменял телефонных жетонов и принялся звонить. Пугачев не откликался ни на службе, ни дома. Фризе позвонил в приемную — оказалось, Евгений в Красноярске. «Небось раскручивает алюминиевую мафию», — подумал Владимир. Вся пресса была заполнена сообщениями о коррупции среди высших чиновников, имеющих отношение к алюминиевой промышленности.
А Евгений Рамодин тут же поднял трубку.
— Ах это ты! — Фризе уловил в голосе майора разочарование.
— Ожидал услышать нежный девичий голосок?
— Ожидал!
— А жена?!
— На дежурстве.
Молодая жена Рамодина, Вера, тоже служила в милиции, в дежурной части на Петровке, 38.
— Пожалуюсь, — пообещал Фризе. — Но то, что она дежурит большая удача.
— Для меня?
— И для меня тоже. Надо поговорить.
— Дел невпроворот.
— Разговор на пять минут.
— Ты на колесах?
— Нет. — Фризе подумал, что Евгений прикидывает, как быстро он сможет добраться до места встречи. Чаще всего они встречались на Суворовском бульваре, недалеко от отдела, в котором служил Рамодин. Но майор, оказывается, имел в виду совсем другое.
— Прекрасно! Значит, сможешь принять на грудь стаканчик — два. Мне надо поднять настроение.
— Поднимем. Через час? На прежнем месте?
— Хорошо. Я от Верунчика ждал звонка. Но сейчас сам ей позвоню. Ты только ничего не покупай, — предупредил он. — У меня тут фляжка какой-то отравы завалялась. «Тичерс». Виски. Учительское, что ли?
— Нет. Просто — Тичерс. Но ты, мильтон, делаешь успехи. От водяры — к виски. Взятки стал брать?
— Все берут, а я, что, рыжий?
Он положил трубку.
Фризе усмехнулся. Хорошо знал: Рамодин и взятки — понятия несовместимые, но любил подразнить приятеля.
Когда Владимир, купив на Ленинградском вокзале билет на «Стрелу» добрался до Суворовского бульвара, Рамодин уже ждал его. Длинные скамейки были заняты отдыхающими пенсионерами, шахматистами, целующимися парочками. Майор примостился на разломанном деревянном коне, когда-то украшавшем детскую площадку. Его потрепанный коричневый кейс покоился на круглой деревянной тумбе, в былые времена служившей основанием стола.
В кейсе, кроме виски, оказалось несколько бутербродов с ветчиной, домашние пирожки с мясом и даже соленый огурец.
— Огурец, конечно, не типичная закуска для виски, но я простой грубый мент. Если пью, даже виски, стараюсь закусывать огурцом.
— Ну-ну! Поплачься, грубый мент, в жилетку, — съехидничал Фризе уничтожая мягкий, сочный пирожок. — Пора бы тебе усвоить: хорошие напитки и хорошие продукты — в любом сочетании приносят пользу организму. — Он почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся: дряхлый, высохший, как вобла старик, смотрел на них внимательно и безнадежно.
— Дедушка, хотите бутерброд? — спросил Фризе.
Старик покачал лысой морщинистой головой.
— Глоток спиртного?
Дед снова покачал головой, но непроизвольно сглотнул слюну.
Фризе поднялся со своего пенька и отнес ему пирожок и на донышке бумажного стаканчика глоток виски.
— Спасибо, — поблагодарил дед. Голос у него был тонкий и скрипучий.
Владимир вернулся к Рамодину и сел спиной к деду. Евгений сообщил ему:
— Надо же! Выпил одним глотком. А пирожок положил в карман.
Если попадет в вытрезвитель — будешь виноват. Чего меня высвистал?
Выпитые виски и голодный дедушка настроили Фризе на грустный лад и откровенность. Он рассказал Рамодину, зачем едет в Питер.
— А я-то при чем? Кто бабки загребает, тот по жопе получает.
— Подстрахуй меня, Женя. Хочу знать — не пасут ли? Вера твоя на дежурстве, вечер свободный.
— В том-то и дело, что свободный! — многозначительно бросил Рамодин.
— Ладно, не пытайся выглядеть ловеласом.
— А что это такое?
— Женя!
— Уговорил! Дай вводную.
— Я пойду на вокзал пешком. Потихонечку — полегонечку. — Фризе нарисовал на песке свой маршрут. — А ты, как тать в ночи, следом. Ты же мастер сыска. Хвост сразу засечешь. — Понял. Мне тоже пешедралом за тобой тащиться?
— Можешь на машине.
— Да ведь на двух улицах, которые ты мне здесь изобразил, — Рамодин ткнул носком туфли в песок, — одностороннее движение. Встречное!
— Точно. Это я дал маху. Сейчас будет тебе новый маршрут, — он одумался, глядя на схему. Но Рамодин разровнял песок своей узкой черной туфлей.
— Не напрягайся. Мне удобнее пешком. В это время движение редкое, слежку на машине легко обнаружить. Прогуляюсь.
Евгений заметил, как Фризе, рассеянно гладя на сухой, уже превратившийся в пыль песок, на котором только что красовался план операции, поднес ко рту стаканчик виски и сделал большой глоток. Потом еще один.
— Эй! Ты что, воду пьешь?! Хоть бы сказал, товарищ, хороши ли виски. Для тебя старался.
— Хороши, Женя.
— То-то же! А теперь скажи — как тебе передать информацию?
Морзянкой по обшивке вагона отстукать?
— Записочку черкни. И — в конверт. А конверт — проводнику.
Сейчас многие так отправляют письма. Для быстроты. Да, что я тебе объясняю?
— Соображу по обстановке. Я понятливый. Вернешься из Питера, сводишь нас с Верунчиком в китайский ресторан. Ни разу китайской кухни нс пробовал.
Погоня
В былые времена по этой дороге возможно и летали в рессорных экипажах и в пролетках с дутышами. Сейчас же, даже на стойком «запорожце», Алабин продвигался с трудом, крутил руль как на ралли, объезжая глубокие колдобины. Июльская жара не сумела высушить лужи. Немудрено-густой еловый лес обступил дорогу с обеих сторон. Лягушки в этот ранний час чувствовали себя великолепно и скакали в разные стороны, норовя попасть под колеса.
Подполковник же был настроен благостно и никого давить не хотел. Даже лягушек. И потому усердно крутил баранку.
Слава богу лес быстро кончился, дорога сбежала к реке, к широкому мосту. А за мостом уже начиналось Киевское шоссе. Переехав через мост, Василий зарулил на обочину, выключил мотор и выбрался из машины. Прямо перед ним, на высоком взгорке красовался деревянный дворец Рукавишникова. Даже строительные леса — дворец восстанавливали после пожара — не мешали представить его былое великолепие. Казалось бы — ничего особенного: два этажа, колонны по фасаду, большие окна… Но как гармонично вписался он в ландшафт, как гордо высился на зеленом холме.