На своей шкуре

Он, мой завотделением, бросает мне этот вопрос. Не знает разве, что я и без того мусолю его, пережевываю так и этак? Считает, что я уже достаточно восстановилась? Не видит другого способа вспугнуть меня, кроме подобных вопросов? 
Уже в зеленом халате и зеленой шапочке, он быстро осведомляется у сестры Кристины о моей температуре, я догадываюсь - не вижу, ведь он прекрасно владеет собой, - что он недоволен услышанным, не совсем доволен, он нипочем бы не вскинул из-за этого бровь, как позднее вскинет ее ординатор доктор Кнабе, завотделением только говорит: Ладно, будем считать терпимо, принимая во внимание проведенную операцию. Пока терпимо, скажет доктор Кнабе и снова опустит брови. О моем иммунитете больше не упоминают, только вот температура в течение дня опять поднимается, а это они, по-видимому, уже не могут и не хотят терпеть. Если это реакция на оперативное вмешательство, то слишком бурная, вдобавок не здоровая, не нормальная, а знак - они не говорят чего. Долговязый, бесцветный старший врач, видимо дежурящий во второй половине дня, когда остальные уходят, тоже немногословен. 
И ты, разумеется, опять здесь и, разумеется, успел, как всегда, поговорить с заведующим отделением, но и тот, видимо, мало что говорит. Температуру надо понизить, но укола я не хочу, мне потом будет плохо. Как ребенок, я хочу обертывания на икры. Завотделением, который снова заглядывает в палату, хотя его дежурство явно давно закончилось, говорит: Почему бы нет? Ему тоже как-то раз делали такой укол, и он тоже почувствовал себя плохо, так что он меня понимает. Теперь он произносит такие эмоциональные слова, как "понимать". Стало быть, сестра Теа, не сочтите за труд... Будьте добры. 
Сестра Теа кивает, я вижу ее впервые, она только сегодня вышла из отпуска. Маленькая, невзрачная. Завотделением удивляется, и я тоже удивляюсь, когда он находит на столике все необходимое для осмотра и перевязки моих операционных ран, ведь до сих пор такого не бывало почти ни разу. Даже пластиковые перчатки на месте, его размера, несколько пар, ведь одна-две вечно рвутся уже при надевании. На качество они повлиять не могут. Завотделением не чертыхается, ему это несвойственно, сегодня он вообще воздерживается от замечаний, невозмутимо бросает рваные перчатки на лоток, который у сестры Теа опять-таки под рукой, она ловко вскрывает новую упаковку, третья пара остается цела. Сестра Теа меж тем обнажила мои раны, она знает, сколько жидкости отошло через дренажи, может охарактеризовать консистенцию этой жидкости, знает наперед, что понадобится заведующему отделением в следующую минуту: пинцет, марлевая салфетка, дезинфицирующий раствор, приятный для кожи пластырь - у нас он есть? Конечно. Сестра Теа заранее приготовила полоски пластыря и теперь отцепляет их от края ночного столика, я почти не чувствую, как она закрепляет пластырем марлевые салфетки на ранах, вот и старую ночную рубашку - насквозь мокрую - уже с меня стянула и свежую уже надела. Завотделением все это время молча наблюдал за нею. Большое спасибо, сестра Теа, говорит он и уходит. 
Потом вы оба - сестра Теа и ты - приступаете к обертываниям. Первые полотенца быстро высыхают, но, по моему ощущению, она считает это вполне нормальным. Надо просто запастись терпением, почаще их менять, и этим занимаешься ты. Сестра Теа тоже предпочитает такое натуральное средство вечным уколам, что нас обнадеживает. Полотенца меняют вроде бы чуть пореже? Возможно, мне только так кажется, я не могу следить за временем, даю себе волю, соскальзываю вниз, но слышу, как ты, снова обертывая мне икры холодным компрессом, сообщаешь: Сеногной сегодня, и дождь лил как из ведра. Значит, жди мокрого лета. С зерновыми уже неприятности начались. Отсырело все. Солнца слишком мало. Вдобавок то и дело грозы, говорит сестра Теа, которая живет в деревне неподалеку, у родителей пока, но хотя бы уже не в одной комнате с братом, он сейчас в армии. Она щупает ладонью мой лоб. Говорит: Ну, пожалуй, можно. Меряет температуру. Так-с. Человек становится скромным. Не то чтобы блестяще, но все-таки температура спала. Несомненно. 
Кора, которая якобы забежала на минутку - по службе ей у меня сегодня, слава Богу, делать нечего, - тоже считает температуру "сносной" и думает, что обертывания надо продолжить. Ваш муж может ехать домой, говорит она, вместо него побудет она, Кора. Нет, ночевать подле жены ему нельзя, придется повременить. Кора кокетничает, ей это не идет. Завтра мир опять будет выглядеть по-другому. На сегодня, думаю, мы свое дело сделали. Ты ей не веришь, притворяться ты никогда не умел. Что означает твое добровольное желание заночевать в больнице? Эй, говорю я, давай-ка без выкрутасов. Это наш секретный код; да, конечно, говоришь ты, но лицо у тебя не светлеет. 
Когда ты ушел, когда Кора и сестра Теа перестали менять полотенца, я, чтобы отвлечься, поддаюсь искушению включить радио. Несколько тактов музыки, которая мне нравится, Вивальди, узнаю я, и тотчас переход к новостям, а я не успеваю быстро выключить, потому что вынуждена манипулировать кнопками лежа, вот и слышу поневоле, что в подвале одного из берлинских домов найден мертвый младенец, убитый, как выяснилось, своим двенадцатилетним братом. Во мне закипает паника. Что теперь прикажете делать с этим мертвым младенцем? Будто эмбрион в стеклянной реторте, он уже плавает под моей сетчаткой, неистребимый, лишь через некоторое время я узнаюэтот образ, но тогда я уже припустила бегом, вслепую, как мне кажется поначалу, опять нырнула в сплетенье своих сосудов, плыву, дрейфую в водовороты, где не за что уцепиться, совершенно нечаянно меня опять выносит на поле битвы, которое я узнаю с трудом, так оно переменилось, причем к худшему, поневоле констатирую я, больное и здоровое уже неразличимы, моя попытка повлиять на это остается безрезультатной, какая-то часть меня понимает, что это значит, но я уже двигаюсь дальше, я в другом месте, бреду по колено в воде или в чем-то ином - в крови? - неизменно выбирая в узловых пунктах путь, уводящий все глубже в потемки. Это уже не сосуды, я погружаюсь в глубины непроглядной тьмы, а перед глазами неотступно маячит эмбрион, светится в своей реторте гомункул? - и, между прочим, растет.