На своей шкуре

Как всегда, последнее, что я вижу, - карие глаза Коры над маской. Маска. Потом система ходов, система ганглиев? Знакомая, но не близкая. Близкой она стать не может, но раз от разу знакома все больше. Вниз, в глубину, мимо светло-зеленого металлического ящичка. BIGBROTHER[13]. Приходится с этим жить, однажды сказал мне Урбан. Повсюду на свете мы должны с этим жить. С некоторых пор он начал как-то по-новому, почти заговорщицки говорить "мы". Мы, загадочно произносил он, подозреваемый своими же в собственной стране, принадлежащий к довольно многочисленному братству, которое утешало его и оправдывало и от которого исходил сильный соблазн. И для меня тоже? Да, и для меня. Какое-то время она жила в своем реальном городе с этим металлическим ящичком в подвале, где таинственно исчезал ее телефонный кабель, а одновременно в другом городе, городе надежды и человечности, который был или будет истинной ее родиной, который мы непременно вырвем у грядущего, создадим себе, "мы", те самые "мы", кого имел в виду и Урбан. С каких пор это его "мы" перестало вызывать в ней отклик, мне кажется, четкого и конкретного повода тут не было, все дело в стечении будничных и не вполне будничных поводов, возбуждавших ту непрестанную боль, что поневоле приводила к озарениям, которых Урбан чурался. И не самую слабую боль она испытала, осознав, что он с Ренатой обосновался в трехкомнатной квартире на Карл-Марксаллее и в кабинете некоего министерства, прочно и надолго. И оттуда он теперь, опять же навсегда, в этом она ни секунды не сомневалась, скрылся, сбежал. И это бегство вернуло его в сферу ее разумения. Непоправимые обстоятельства. 
Обнажить, предстать во всей наготе, обнажить внутренности, из которых современные авгуры не могут вычитать ничего - ни счастья, ни злосчастья. Моя неприязнь к разоблачению других, к этому стриптизу. Деликатность ситуации, которая посредством заковыристого ритуала обретает наглядность. Разрезы. Сделанные согласно плану, в предписанных местах, иначе - врачебная ошибка. Кто не желает услышать, должен почувствовать, бабушкины слова. Кто не может почувствовать, того нужно ранить посильнее. А кто режет собственную плоть не слишком глубоко, не смеет резануть поглубже, тот дает кому-то другому повод выполнить эту обязанность вместо него, господин профессор. Хитроумные устройства и меры предосторожности. Как часто "душа", "сознание", что бы это ни было, безоружные и беззащитные лежали, позволяя манипулировать собою. Теперь манипуляции производят над моим телом, наконец-то восстанавливают в правах слова "манипулировать", "манипуляции". Работают рукой. Ловкой, тренированной, умелой, мытой как минимум четверть часа и затянутой в пластиковую перчатку. И эта рука пытается доискаться до правды тела, покуда в нем сокрытой. Роется во внутренностях. Действует согласно продуманному стратегическому плану, то бишь хитрым обходным путем, чтобы, не повреждая других органов, добраться до корня зла, до гнойного очага, туда, где раскаленное ядро правды совпадает с ядром лжи. Где они тождественны, профессор, хотите вы это признать или нет. Меж тем как сестра Надежда должна, держа края раны раздвинутыми, пускать в ход тампон. Меж тем как Кора наблюдает за аппаратами, временами поглаживая ладонью мой лоб. Резня. 
Думаю, на сей раз мы захватили все. - Где я? Классический вопрос просыпающихся, на который можно ответить лишь банальностью или промолчать. Сестра Теа просто называет номер моей палаты, как в гостинице. Профессор, весь в зеленом, должен уйти, но говорит, что скоро вернется. Уверен, на сей раз мы захватили все. 
Входишь ты. Который же час? Вот как, уже за полдень. Просыпаться, говорю я тебе непослушным языком, всегда чудесно. Все позади, а ты и не заметил. Только этого недоставало, говоришь ты. Заглядывает доктор Кнабе, спрашивает у сестры Теа насчет моей температуры. Так-так, говорит он. Только этого недоставало. На сей раз, говорит он, вы захватили все. Там ничего не осталось. Не может остаться. Он отпускает дверную ручку, передает ее заведующему отделением, который пришел сообщить, что на сей раз ничего остаться не могло. По всей видимости. Я спрашиваю тебя: Почему ты не смеешься? Ты отвечаешь: Потом. - Ладно, соглашаюсь я. Но когда-нибудь мы непременно опять посмеемся. 
Между прочим, говорю я, лабиринт у меня в мозгу, кажется, в точности повторяет лабиринт нашей подвальной системы. В твоих глазах испуг. Нет, говорю я. Это не бред. Просто я все время блуждаю по этим подземным коридорам, понимаешь? А ты спрашиваешь: Иначе нельзя? - Нет, говорю я, наверно, нельзя. Кстати, они нашли Урбана, а? Ты надеваешь непроницаемую маску и качаешь головой. Вижу, ты говорить не хочешь, да я и не хочу знать. Однажды он мне сказал, говорю я, что правда относительна, помнишь? Ты качаешь головой. Правда, сказал Урбан много лет назад, есть функция исторического развития. Все прочее - сентиментальная дешевка. - Он что же, имеет в виду, что цель оправдывает средства? - Он помедлил. Потом сказал: До известной степени. - До какой же именно? - спросила она, а он, все так же шепотом, потому что вокруг, в вагоне городской надземки, было полно народу, отозвался: Все зависит от конкретной ситуации. Она: И кто же выносит решение? Урбан: Всякий раз тот, кто лучше всех видит перспективу. Так или иначе, решение выносится в зависимости от расклада интересов, а не по критериям ее морального ригоризма. Он ведь нас разоружает, неужели она не видит. Тогда хоть сейчас вывешивай белый флаг, так, что ли? - Она прошептала: Не знаю. Правда не знаю. - А он: Подумай об этом. 
Оказывается, ты успел уйти. Сестра Теа, видно, не очень занята, поминутно заходит в палату, проверяет капельницы, поудобнее устанавливает изголовье койки, холодной салфеткой обтирает ей лицо, смачивает губы и рот. Завтра, говорит она, все опять будет выглядеть по-другому. Да вы и сами знаете, вы же профессионал. Когда приходит профессор, весь в белом, она как раз измерила пациентке температуру и протягивает ему градусник. Так-так, говорит он, это уже получше. Мы, конечно, еще поколем это средство, сестра Теа, через каждые пять часов, будьте добры. Недоставало только, чтоб мы не справились с этими молодчиками. Сестра Теа тоже уверена, что теперь этим молодчикам конец. Я почти не чувствую уколов, когда их делает она. Ночью она, увы, не дежурит, но завтра утром придет опять.