Жемчужины босяцкой речи

«Тасоваться» на жаргоне значит – проводить время вместе, а также – болтаться где-либо без цели. «Чего ты здесь тасуешься?» – спросит уркаган у приятеля. Есть и другое значение – проявлять нерешительность, трусость. «Да не тасуйся ты, все будет ништяк!» – уговаривает босяк дружка, предлагая вместе пойти на «дело». Было и еще одно значение слова «тасовка» – потасовка, драка. Все это не имеет никакого отношения к метанию по камере и битью головой и стену.
А впрочем, какая разница – «тасовка», «тусовка»… Главное – защитить от словесной шелухи великий русский язык – язык Пушкина, Достоевского, Толстого!
А давайте обратимся к самому Пушкину. Помните, юный лицеист Саша пишет о своем приятеле Михаиле Яковлеве:
А ты, который с детских лет
Одним весельем дышишь,
Забавный, право, ты поэт,
Хоть плохо басни пишешь:
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою…
Так вот, оказывается, кто подсунул нам блатное словечко «тасоваться» – лично Александр Сергеевич со товарищи!
Верно. Но не будем вслед за Татьяной Ивановой обвинять поэта в языковой нечистоплотности. Пушкин всего лишь использует лексику живого великорусского языка. Карточные термины «тасовка», «тасовать» («тасоваться») широко использовались в переносном смысле еще в прошлом веке. Владимир Даль отмечает в «Толковом словаре»: «Тасовать людей, людьми, помыкать подчиненными, суя их туда и сюда, менять произвольно…». Он же приводит и слово «тасовка» – в карточном значении (перемешивание колоды) и в переносном – «задать кому тасовку, потасовку». Тасовали не только людей, но и товары, смешивая сыпучий товар разного достоинства.
Любопытно, что позднее слово было известно и в другой форме. В Киеве среди молодежи оно звучало как «пасовка» (соответственно «пасоваться»). Замечательный певец и поэт Александр Вертинский вспоминал:
Как только приходила весна, мы устраивали чудесные «пасовки» (от карточного слова «пас») то на Батыевы горы, то в Голосеевскую пустынь, то в Дарницу. Обычно утром мы встречались в заранее условленном месте и, оставив ранцы и связки с книгами в какой-нибудь лавочке, шли гулять… («Дорогой длинною…»)
Другими словами, ребятишки «пропасовывали» занятия, то есть прогуливали их. Имеем ли мы дело с искаженной «тасовкой» или же с плодом оригинального словотворчества малороссийских гимназистов? Трудно сказать… Очевидно одно: и «тасовка», и «пасовка» – переосмысленные карточные термины.
Очевидно и другое: если не знаешь толком, о чем пишешь, – не суйся со свиным рылом в калашный ряд. Это уже – к непрошеным защитникам русской словесности.
 
О вассаре голом замолвите слово…
В уголовном жаргоне множество выражений для обозначения опасности (из старой и новой «фени»): стоять на атасе, на вассаре, на цинку, на шухере, на стреме, на зексе (на зексу), на атанде… Часть слов предупредительные сигналы: «Атас!», «Вассар!», «Зекс!», «Цинк!», «Атанда!», «Стрема!», «Шухер!» «Шесть!» («Двадцать шесть!»). Правда, нынче в активной речи уголовников лишь два сигнала – «атас!» и «вассар!». Остальные отошли в прошлое.
О каждом слове можно рассказать много любопытного. Мы же остановимся на слове «вассар», или «вассер». Связь его с немецким языком (где Wasser значит «вода») очевидна, поэтому немало исследователей предлагают свои объяснения, как и почему «немецкая вода» проникла в русский жаргон.
Кто-то связывает происхождение российского «вассера» с криками немцев при пожаре, когда они требуют воды – «Вассер! Вассер!». Действительно, «вассер» и опасность здесь связаны между собою. Только в данном случае от опасности не убегают – напротив, с ней призывают бороться!
Остроумную версию излагает в книге «Злые песни Гийома дю Вентре» старый лагерник Я. Харон. Он считает, что слово разошлось по России из Одессы, где гувернантки играли с детьми в игру «горячо – холодно» на немецком языке (играючи, детишки легче усваивают правила грамматики): «А по-немецки эта игра называется „Вода – огонь“. Вода же по-немецки „вассер“. Можно только подивиться остроумию одесских биндюжников, перекрестивших исконно русское „стоять на стреме“ в изысканное „стоять на вассере“…
Однако одесские гувернантки не виноваты в появлении «нехорошего» слова. Ведь до «вассера» в жаргоне ХIХ века существовал его русский аналог – «вода»! «Вода!» – вопили мазурики и каторжане, желая предупредить собратьев о приближении опасности.
Даль отмечал в своем толковом словаре: «У воров, мошенников вода то же, что в играх крик: огонь или горит, т.е. берегись, беги». Русскую «воду» Даль так же, как Харон – немецкий «вассер», связывал с игрой «вода – огонь». Но оба – ошибались.
Возникновение сигнала «вода» подробно раскрывает В. Крестовский в своем романе «Петербургские трущобы» (1864):
Если какая-либо мошенническая операция производится на улице или во дворе или же вообще в таком месте, где один сообщник может подойти к другому и пройти мимо него, как посторонний человек, то в этих случаях употребляется особенный лозунг, и употребляется он преимущественно тогда, когда надо узнать, каково продвигается дело в начале: хорошо ли, удачно ли идет оно, или предвидится опасность? Лозунгом служит как будто безотносительно сказанное замечание о погоде, смотря по времени и по обстоятельствам. Слово «погода», сказанное одним, непременно вызывает подходящий ответ другого. Таким образом, если в ответ на погоду скажется серо, то это означает, что пока еще неизвестно, как пойдет дело. Мокро и вода выражают полную опасность…
Как легко заметить, эта практика городских мазуриков породила не только «воду». Здесь мы различим и зачатки «мокрого дела», «мокрухи», «мокряка»: поначалу это значило опасную ситуацию, из которой можно выпутаться, только совершив убийство. Позже любое убийство превратилось в «мокрое дело» (по ассоциации с пролитием крови). Просматривается и уголовное словечко «серый» в смысле «неясный», «непонятный», «подозрительный» – «серый тип»…
В одном Яков Харон прав: «вассер» попал в «блатную музыку» действительно из Одессы. Случилось это в конце ХIХ – начале ХХ века, когда приморский южный город стал крупным торговым центром и одновременно – «мамой» босяков. В этот период преступный мир активно пополнился «одесским уголовным набором», из числа местных еврейских ребят. Как отмечает исследователь ГУЛАГа француз Жак Росси, «среди одесских блатных было много евреев, и ряд блатных слов происходит из идиш, на котором они говорили». Так что чудесное превращение воды в вассер – дело одесских евреев.
Это – не единственная подобная метаморфоза. Так же русский арестантский сигнал опасности «шесть!» благодаря веселым одесситам превратился в «зекс!» (на немецком и на идише sechs – шесть). Для справки: по одной из версий, сигнал «шесть» информировал арестантов о приближении надзирателя (у которого на рукаве было шесть нашивок). Одесский жаргон вообще здорово отличался от общероссийского: вместо традиционного «по фене ботать» жулики даже использовали для одесского сленга выражение «по соне ботать».
Новому слову пришлось выдержать суровую борьбу за место под блатным солнцем. В 30-е годы «вассер» чувствует себя в босяцком языке достаточно уверенно. Варлам Шаламов в очерке «Жульническая кровь» свидетельствует:
Блатной язык меняется время от времени. Смена словаря-шифра – не процесс совершенствования, а средство самосохранения. Блатному миру известно, что уголовный розыск изучает их язык. Человек, вошедший в «кодло» и вздумавший изъясняться «блатной музыкой» двадцатых годов, когда говорили «на стреме», «на цинку», вызовет подозрение у блатарей в тридцатых годах, привыкшим к выражениям «на вассере» и т.д.