Кавалер Сен-Жюст

— Итак, что вы хотели сказать мне, Полина?
— Видите ли, гражданин, я давно лелею мысль написать ваш портрет… — Женщина смутилась и снова опустила глаза. — Вы ведь такой заслуженный патриот, и мне было бы лестно… — Она окончательно смутилась, запнулась и замолчала.
— Мой портрет? — Сен-Жюст задумался. Не будучи тщеславным, он не испытывал особого желания любоваться своим обликом в бронзе, мраморе или на холсте; впрочем, его писали несколько раз: писал Грез, писал Прюдон, писал, и неоднократно, Давид; но ни один из этих портретов ему не нравился; даже такой мастер, как Давид, казалось, не мог схватить главного в его лице. Он с интересом посмотрел на Полину; ему было известно, что она занималась живописью, но он как-то мало интересовался ее творчеством.
— Ну что ж, — сказал он наконец, — я не против. Вот только времени у меня маловато — смогу позировать лишь урывками…
Да, с портретом пришлось повременить. В ближайшие недели Сен-Жюст не смог выкроить и часа для позирования: он дневал и ночевал в своем Бюро. Он даже бросил пробный шар: указав Комитету, что завален делами, предложил Бийо разделить с ним труд. Тот отказался. «Ты выдал себя, дружок, — подумал Сен-Жюст, — тем лучше». Он попытался размежеваться с Комитетом общей безопасности; несмотря на сопротивление Вадье, он отбирал материалы, в той или иной мере связанные с Батцем и его окружением.
— Зачем тебе это старье? — ворчал Вадье. — Ведь дело окончено, виновные наказаны, и все следует сдать в архив!
— Сдадим, когда придет время, — ухмыльнулся Сен-Жюст. — А пока закрывать дело рано: ведь самого Батца вы так и не взяли?..
В своих разысканиях он столкнулся с работой финансового ведомства. И пришел в ужас. Он, правда, и раньше относился с подозрением к Камбону, главному финансисту Конвента. Сколько раз предостерегал он от злоупотреблений выпуском необеспеченных ассигнатов! Теперь они падали все ниже, доходя до 50, 40, 30 процентов номинала; режим максимума не спасал положения.
«Гильотинируйте! — кричал Камбон. — Хотите покрыть расходы ваших армий — гильотинируйте. Хотите стабилизировать экономику страны — гильотинируйте, гильотинируйте, гильотинируйте!..»
Эти выкрики в устах умеренного лидера казались невероятными. Сен-Жюсту, называвшему максимум «подарком Батца», давно уже приходило на ум, что деятельность Камбона сильно отдает контрреволюцией. Теперь он нашел неожиданное подтверждение. В бумагах Бюро он обнаружил доклад одного из наиболее дельных агентов, сданный в канцелярию за день до прибытия Сен-Жюста в столицу. Агент обвинял американского посла Морриса в «покровительстве врагам общественного дела», поскольку он «помогал вывозить в Америку фонды, порученные ему аристократами». Сен-Жюст словно прозрел. Трансферты французских капиталов в Америку, когда неуклонно падает курс ассигнатов! Трансферты, которые конечно же не могли иметь места без пособничества Камбона… Итак, Камбон был в рядах самых беспощадных врагов. Но дело не ограничивалось этим. Одновременно, присматриваясь к деятельности мистера Морриса и всего представительства Соединенных Штатов в Париже, Сен-Жюст не мог не прийти и к другим весьма печальным выводам. Странно, но великая заокеанская республика словно забыла, что когда-то ее революция закончилась не без активного участия французских добровольцев. Во всяком случае, ее посол проявил себя недругом революционной Франции. После падения монархии мистер Моррис долгое время отказывался от сношений с новым режимом. А потом? Потом было не лучше. В нивозе, когда Франция находилась в особенно тяжелом положении, начались переговоры об американской помощи; они закончились безрезультатно: даже тулонская победа не вдохновила американцев на заем, которого добивался тогдашний министр Дефорг. И это в то время, когда американские дельцы проникали во Францию, получали паспорта у Революционного правительства, скупали произведения искусства и строили свой бизнес на трагически-тяжелом положении санкюлотов! И вот в заключение, эта афера с вывозом французских капиталов…
Вдумываясь в существо дела, Сен-Жюст представил себе несколько иной, чем раньше, аспект иностранного заговора. Нет, теперь в этом заговоре главную роль играли не Австрия и Пруссия: Луккезини и Гарденберг были готовы к переговорам о мире. Теперь на первое место среди врагов выходили Англия и… Соединенные Штаты. Но, в отличие от Питта, американские власти действовали более тонко. Мистер Моррис, словно забывший свои пророялистские симпатии, сегодня показывал видимость дружелюбия, не скупился на хорошие речи и заманчивые обещания; на деле же американские бизнесмены при посредстве предателя Камбона готовили новое мошенничество, куда более страшное, нежели дело Ост-Индской компании. И главной пружиной здесь оставался, по-видимому, все тот же Батц, точнее, псевдо-Батц, неуловимый иностранец Джемс-Луис Рис, который, быть может, потому и остается неуловимым, что скрывается в американском посольстве…
Чтобы проверить эту гипотезу, нужно было начать с тщательного обыска у американцев. Но Сен-Жюст понимал, что ставить этот вопрос сейчас преждевременно: вся свора в комитетах сразу поднялась бы на дыбы, что только осложнило бы положение соратников Робеспьера, тем более что Барер, ведавший внешней политикой, и Карно, все еще веривший в американскую помощь, боялись и пальцем тронуть всесильного мистера Морриса…
Эти размышления Сен-Жюста были прерваны новыми заботами крайне неприятного свойства.
Проблема тюрем беспокоила децимвиров уже с начала вантоза. Тюрьмы наполнялись гораздо быстрее, нежели революционное правосудие могло их разгрузить, и к концу прериаля число заключенных в Париже достигало восьми тысяч. В тюрьмах создавалась невероятная скученность, условия содержания ухудшались, и до властей все чаще стали доходить зловещие слухи о тайных сговорах и подготовке мятежей. В дни, когда Сен-Жюст одержал флерюсскую победу, Комитет предписал Эрману, главному комиссару гражданской администрации, сделать доклад о положении в тюрьмах и принять необходимые меры. Доклад оказался неутешительным. В нем указывалось, что тюрьмы нуждаются в быстрой и эффективной «очистке». Но как производить эту «очистку»? Группа Бийо считала, что исключительно путем передачи «мятежников» в Революционный трибунал; этот метод уже был испробован к тому времени, когда Сен-Жюст, прибывший в столицу, оказался втянутым в дискуссию.
16 мессидора был прочитан рапорт Эрмана о положении в Люксембургской тюрьме — самой большой из тюрем Парижа. Сен-Жюст, не принимавший участия в общем разговоре, сидел задумавшись за своим столом. Вдруг лицо его просветлело.
— Эврика! — воскликнул он. — Минуту внимания, коллеги!
— Что такое? Что нашел? — спросил Барер.
— Нашел средство быстро разгрузить тюрьмы. И не без пользы. И одновременно средство безболезненно закончить борьбу с «подозрительными».
— Безболезненно? — удивился Барер.
— Вот именно. Но слушайте же. Тысячу лет дворянство подавляло народ феодальными вымогательствами. Аристократам помогали пиявки-скупщики и прочие богатеи.
— Это мы знаем, — сморщился Барер. — Давай дело.
— Будет и дело. Мы ведь испытываем постоянную необходимость в большом количестве физического труда: нужно проводить дороги, восстанавливать разрушенные здания, чинить мосты в прифронтовой полосе и создавать условия для прохода артиллерии, конвоя, транспорта, армий.
— А при чем здесь тюрьмы? — удивился Карно. — Все это осуществляется реквизицией рабочей силы соседних районов.
— В том-то и беда. Мы отрываем ремесленников и крестьян от их постоянных, необходимых для победы работ, когда можно использовать совсем иные и немалые резервы.
— Это куда же ты клонишь? — подозрительно спросил Ленде.
— И вы еще не поняли? Тысячу лет наш народ нес тяжелую барщину в пользу господ. Почему бы теперь, когда феодализм уничтожен, бывшим господам не возместить хотя бы часть этой барщины? Вместо того чтобы кормить дармоедов-заключенных, организуйте поселения, огородите их частоколом, обеспечьте конвой, и пусть эти белоручки поработают на благо проданной ими родины!