Робеспьер

Во истину трогательная картина! Законодатели, вероятно, забыли в этот момент, что всего несколько дней назад они приступили к изданию первых антинародных законов, которые должны были начать собой цепь репрессий против потомков приветствуемого ими сегодня патриарха тружеников.
Действительно, декреты, принятые Собранием в октябре — декабре 1789 года, лишали избирательных и иных политических прав всю массу неимущего и малоимущего населения страны, которое произвольно зачислялось в категорию так называемых пассивных граждан. Активными гражданами была признана лишь верхушка налогоплательщиков, составлявшая около одной шестой всего населения страны!
Вместе с тем буржуазные законодатели стремились застраховать себя от возможности новых народных выступлений. Народ вынес на себе вею тяжесть революции, довел ее до нужного предела, и достаточно! И вот 21 октября 1789 года под свежим впечатлением от недавних событий был утвержден так называемый военный закон, согласно которому муниципальным властям разрешалось применять военную силу и даже открывать огонь в случаях «незаконных сборищ».
Кроме этого закона, жители сел и деревень почти ничего не получили от Собрания. Новые постановления, правда, запрещали помещикам захваты общинных земель, однако они не касались уже произведенных выделов. Крестьянам предписывалось неукоснительное выполнение всех «реальных повинностей» впредь до их выкупа. Порядок выкупа был сложен и крайне невыгоден для крестьян, а выкупные платежи оставались настолько высокими, что превращали возможность освобождения от повинностей для подавляющей массы крестьян в чистую фикцию. В угоду предпринимателям Собрание нанесло удар и оживившемуся в эти годы рабочему движению. 14 июня 1791 года по предложению Ле-Шапелье был принят декрет, запрещавший объединение рабочих в союзы и стачечную борьбу.
Венцом буржуазного законодательства Учредительного собрания была конституция 1791 года.
Конституция торжественно провозглашала принцип верховенства нации. Высшая законодательная власть вручалась Законодательному собранию — однопалатному органу, избираемому сроком на два года. Главой исполнительной власти являлся король, назначавший министров и высших военачальников и наделенный правом приостанавливающего вето. Личность короля объявлялась неприкосновенной; ответственности перед Собранием подлежали только агенты исполнительной власти — министры. Выборы в Законодательное собрание были двустепенными, правом избирать и быть избранными как в Собрание, так и в любой другой административный или муниципальный орган пользовались лишь активные граждане. Конституция не разрешала аграрного вопроса я узаконивала рабство, существовавшее во французских колониях.
Робеспьер в течение всего этого периода выступал неизменно в одном и том же плане. Его основная мысль была предельно проста.
Он требовал, чтобы законодатели последовательно и полно применяли в конституции принципы Декларации прав, а не противоречили этим принципам буквально на — каждом шагу; чтобы новые законы, издаваемые именем свободы и равенства, не угнетали этой свободы и не нарушали равенства во благо горстки богачей и в ущерб основной массе тружеников; чтобы политические права граждан не связывали с их имущественным положением. Все его речи этого периода, — а выступал он только в 1790 году более восьмидесяти раз, — были посвящены борьбе за народные права и за улучшение жизни народа.
Не было, пожалуй, другой проблемы, которая так волновала бы Максимилиана, как всеобщее избирательное право. Он молчал, когда обсуждали и низвергали привилегии дворянства, его голоса почти не было слышно во время проведения торгово-промышленного законодательства или административной реформы. Но как только всплывал вопрос об избирательном праве, об активных я пассивных гражданах, о цензе, он тотчас же устремлялся к трибуне и готов был до исступления спорить с лидерами различных партий и группировок. Положение аррасского депутата было весьма сложным, так как поддерживали его точку зрения очень немногие; даже его верный соратник Петион расходился с ним по вопросу о цензе. И тем не менее, борясь иногда почти в полном одиночестве, Робеспьер продолжал бороться; не ограничиваясь выступлениями в Собрании, он развивал свои идеи в Якобинском клубе и в печати.
Максимилиан указывал на чудовищное противоречие между постановкой проблемы ценза в будущей конституции и высокими принципами Декларации прав, из которых конституция должна исходить.
«…Закон есть выражение общей воли, говорится в Декларации; но как это возможно, если огромное большинство тех, для кого он создается, никаким способом не могут повлиять на его, издание?.. Самодержавие народа, о котором говорит Декларация прав, — пустая формула, когда большинство этого народа оказывается лишенным политических прав, которые как раз неразрывно связаны с народным самодержавием…»
Робеспьер гневно опровергал аргументы сторонников ценза, пытавшихся доказать, что неимущие и малоимущие труженики не могут быть заинтересованы в разумном управлении государством, так как они якобы не владеют ничем, что нуждалось бы в защите и охране законов.
«…Как можно, говорите вы, предоставить все права гражданина тому, кто ничего не имеет и кому нечего, следовательно, терять. Нечего терять! Как лжив этот безумно надменный язык! Как несправедлив он перед лицом истины! По-видимому, люди, о которых вы говорите, живут среди нас безо всяких средств к существованию; иначе, если эти средства у них есть, то у них есть, мне кажется, и что терять и за что держаться. Да, эта грубая одежда, покрывающая меня, это убогое наемное жилище, в котором протекает моя мирная и уединенная жизнь, скромный заработок, на который я кормлю жену и детей, — да, я признаю, что это не земли, не замки, не экипажи; что с точки зрения роскоши и богатства это может считаться «ничем», но с точки зрения прав человека — это не ничто, а священная собственность, столь же священная, без сомнения, как и блестящие имения богачей». Не возражая против частной собственности, напротив, признавая ее священной и неприкосновенной, Максимилиан вместе с тем порицает крупных собственников и резкое неравенство состояний. Впрочем, по его твердому убеждению, это неравенство не может иметь влияния на политические и гражданские права человека.
Он возражает своим оппонентам, утверждающим, что бедняка легко подкупить и тем сделать его опасным для общества. Ведь интересы народа совпадают с интересами общества. Не без горечи напоминает он о событиях начала революции.
«…Разве богачам и важным господам обязаны вы тем славным восстанием, которое спасло Францию и вас? Разве солдаты, сложившие свое оружие к стопам встревоженного отечества, не были из народа? А офицеры, которые вели их против вас, к каким классам принадлежали они? Боролся ли тогда народ для того, чтобы помочь вам защищать его права и его достоинство, или для того, чтобы дать вам власть лишить его их? Для того ли он сверг иго феодальной аристократии, чтобы подпасть под иго богачей?»
Никто не в силах был бы оспорить справедливость этих слов. Но могли ли согласиться с ними и принять их те самые богачи, сидевшие на скамьях Собрания, против которых они были направлены?.. Однако резюме этой горячей апологии тружеников: «Интерес народа — общий интерес, интерес богатых — частный интерес» — будет огненными буквами вписано в грядущие судьбы революции.
Этими же мыслями были проникнуты выступления Робеспьера о составе национальной гвардии и о демократизации регулярной армии. Учредительное собрание провело декрет, по которому в национальную гвардию допускались только активные граждане, которые, по мысли законодателей, были единственно способными защитить основы нового буржуазного «порядка». Указав на необходимость заботиться о том, чтобы бойцы национальной гвардии не превратились в военную касту и не усвоили корпоративного духа, от которого рано или поздно может застонать свобода, Максимилиан напоминал, что в национальном гвардейце солдат должен быть слит с гражданином, ибо основная задача его — защищать завоевания свободы. Но это возможно только при том условии, если национальная гвардия будет строиться на самых широких демократических основах, если она будет иметь всенародный характер.