Робеспьер

Учредительное собрание выделило трех комиссаров, в числе которых оказались Барнав и Петион, для сопровождения пленников и благополучной доставки их в Париж. Петион держался с большим достоинством и не снисходил до особых церемоний со своими подопечными. Иное дело Барнав. Этот лощеный щеголь, прекрасно образованный и знавший свет, не преминул блеснуть своими утонченными манерами перед августейшими особами; он сидел в карете между королем и королевой и — верить ли молве? — был очарован последней. В этом не было, впрочем, ничего удивительного… Мария-Антуанетта, быстро поняв, с кем имеет дело, употребила все свое обаяние, чтобы пленить видного депутата Ассамблеи. Как бы то ни было, в период вареннского кризиса прежний вожак левой Собрания — уже до этого значительно поправевший — совершенно забыл свои старые позиции и вплоть до эшафота оставался верным приверженцем короля и трона.
13 июля Учредительное собрание приступило к обсуждению вопроса о судьбе монарха. Был выслушан доклад комиссии, которой поручалось расследовать обстоятельства бегства в Варенн. Докладчик сделал вывод, что Людовик XVI должен быть объявлен невиновным в силу принципа неприкосновенности особы короля; его следует восстановить на троне; вместе с тем, по мысли докладчика, надлежало привлечь к ответственности генерала Буйе (бежавшего за границу) и ряд лиц, сопровождавших короля, которые находились под арестом и которые якобы были виновны в похищении королевской семьи.
Прения по докладу комиссии были очень жаркими и продолжались три дня подряд. 14 июля с речью против неприкосновенности короля выступил Робеспьер:
— Король, говорите вы, неприкосновенен; он не может быть наказан — таков закон. Вы сами на себя клевещете! Нет, вы бы никогда не издали декрета, по которому один человек стоял бы выше закона и мог бы безнаказанно покушаться на свободу, на существование нации. Нет, вы не сделали этого, и если бы вы осмелились издать подобный закон, то французский народ всеобщим криком негодования напомнил бы вам, что суверен вступает в свои права!..
Король неприкосновенен! Но вы, вы тоже неприкосновенны! Распространили ли вы эту неприкосновенность до права совершить преступление?..
И Максимилиан шаг за шагом разбивает все уловки и ухищрения защитников отвергнутого им принципа.
— Королевской рукой действовали другие? Но разве король не обладает сам способностью совершать те или иные поступки? А если король угрожает счастью и даже жизни народа? Если он навлекает на страну все ужасы внутренней и внешней войны, если, став во главе интервентов, он покушается на свободу и завоевания революции, он тоже сохраняет неприкосновенность?
Разумеется, это абсурд. Конечно, подобные «принципы» могут высказываться только врагами революции или людьми, не отдающими отчета в своих словах.
В заключение оратор с железной логикой доказывает полную беспринципность авторов версии о похищении короля, которые предлагали всю силу правосудия обрушить на головы похитителей, то есть соучастников побега.
— По заключениям ваших комитетов, король невиновен, преступления нет. Но там, где нет преступления, нет и соумышленников. Господа, если щадить виновного является слабостью, то пожертвовать из числа виновных более слабым ради более сильного является подлой несправедливостью. Не думаете же вы, что французский народ настолько низок, чтобы наслаждаться зрелищем мук нескольких жертв, действовавших в качестве подчиненных, не думаете же вы, что он без горя будет смотреть, как представители его следуют все еще по обычному пути рабов, старающихся всегда слабого принести в жертву сильному и заботящихся лишь о том, чтобы обмануть народ и безнаказанно продлить несправедливость и тиранию? Нет, господа, надо или признать вину всех, или всех оправдать.
Правые были до такой степени ошеломлены и напуганы этой, речью, что объявили Робеспьера… сумасшедшим!!! Некоторые иностранные дипломаты обратились к своим правительствам с соответствующими донесениями и через несколько дней вынуждены были их опровергать!
Открытие Генеральных штатов 5 мая 1789 года.
Мирабо.
Барнав.
Байи. 
Лафайет.
В этой речи Робеспьер обронил, между прочим, фразу, которая отвечала мысли, непрестанно беспокоившей и волновавшей его со дня бегства короля.
— Недостаточно свергнуть деспота, если потом попадешь под гнет другого деспотизма…
Людовик XVI показал себя деспотом, вероломным и негодным монархом. Его нужно отстранить. В этом для Максимилиана не было никаких сомнений.
Но что делать дальше? Учреждать республику, как полагали Бриссо и Петион? Вот в этом-то он и сомневался. Он не был уверен, что в сложившихся условиях республика лучше монархии.
И правда, рассуждал Робеспьер, что является самым страшным, самым угрожающим в данный момент? Деспотизм богатых, олигархия денежного мешка, тирания реакционных элементов Учредительного собрания. Что же принесет в таком случае немедленное установление республики? Ничего, кроме легализации власти этого «другого деспотизма».
Робеспьер сильно опасался, что при недостаточной организованности народа уничтожение монархии отдаст всю полноту власти в руки крупной буржуазии, в то время как наличие монархии в какой-то степени сможет ограничить эту власть и тем облегчит массам возможность решительной победы в грядущей борьбе.
Мысль эта была непоследовательной и ошибочной. Но в то время так думали многие. В вопросе о республике и монархии в период вареннского кризиса Неподкупный не смог подняться над уровнем представлений, господствовавших в демократическом лагере.
Мужи Собрания подняли перчатку, брошенную Робеспьером на заседании 14 июля. На следующий день от лица подавляющего большинства Ассамблеи выступил Антуан Барнав. Законодатели знали, кого противопоставить Неподкупному. После смерти Мирабо Барнав считался чуть ли не лучшим оратором. Он был сух, подтянут, сдержан, догматичен. На Робеспьера, взявшего верх в Якобинском клубе, он смотрел как на личного врага. Свою пространную речь Барнав посвятил защите принципа неприкосновенности короля. Вместе с тем — и это особенно знаменательное место в его речи — он невольно выдал сильное утомление и жгучий страх крупной буржуазии перед новыми выступлениями революционных масс.
— Нам причиняют огромное зло, когда продолжают до бесконечности революционное движение, уже разрушившее все то, что надо было разрушить, и доведшее нас до предела, на котором нужно остановиться… Подумайте, господа. Подумайте о том, что произойдет после вас. Вы совершили все, могущее благоприятствовать свободе и равенству… Отсюда вытекает та великая истина, что если революция сделает еще один шаг вперед, она сделает его не иначе, как подвергаясь опасности. Первое, что произошло бы вслед за этим, была бы отмена королевской власти, а потом последовало бы покушение на собственность. Я спрашиваю, существует ли еще какая-нибудь другая аристократия, которую можно низвергнуть, кроме аристократии собственности?..
Таким образом, несомненно, что революцию уже сейчас пора закончить… В настоящий момент, господа, все должны чувствовать, что общий интерес заключается в том, чтобы революция остановилась. Те, которые потерпели от революции, должны сказать себе, что невозможно заставить ее повернуть обратно; те же, кто желал и совершил революцию, должны признать, что она достигла своего крайнего предела и что благо их родины, как и их собственная слава, требует, чтобы она прекратилась.