Путь к Океану Повести и рассказы
Владимир Фил
ПУТЬ К ОКЕАНУ
Повести и рассказы
ПУТЬ К ОКЕАНУ
Юбилей
Возвращаясь домой около полуночи, я услышал прокуренный баритон, раздающийся из распахнутых окон нашего бара. «Мы Мореманы, весёлый народ — всё пароходство пляшет и поёт», — звенела гитара. Я сразу узнал голос моего старого друга Декса, хоть и слышал последний раз его пение лет десять назад. Заинтригованный столь редкостным концертом и довольный тем, что отпала нужда тащиться в пустую квартиру, я спустился в полумрак бара «Три ступеньки», окунувшись в аромат рома и марихуаны. За нашим столиком в дальнем углу, наедине с большой бутылкой Captain Morgan и шестистрункой развалился Декс, продолжая наяривать: «В любом укромном месте мы ёпнем грамм по двести, в кармане не имея ни гроша!» У кранов с пивом всплыл бармен Вадик, но Декс, увидев меня, остановил его жестом:
— Сегодня никакого пива, Фил! Только старый добрый ром. Приветствую на борту нашей шхуны, старый бродяга!
— Хай, Брат! За что пьём? Сегодня вроде никакого мореманского праздника.
— Мой личный юбилей отмечаем.
Вот же, совсем из башки вылетело, что у Декса днюха сегодня. Но точно помню, что дата вовсе не круглая. К тому же, после тридцати мы перестали отмечать эти две вехи по пути на тот свет — день рождения, да и новый год.
— Ты, по-ходу, годы попутал, Братан, — какой накер юбилей в сорок восемь лет?
— Да уж не какой-нибудь сраный, типа полтоса со дня рождения, на годометр намотанного. Ровно тридцать лет назад я в этот день Африку огибал из Атлантики в Индючий.
— Куя се… За это внатуре стоит пить ром! А потом с тебя рассказ причитается. Салют, дружище!
— Салют!
Мы бахнули по полному бокалу и запили пепси. Декс взорвал косяк, сделал несколько глубоких затяжек и передал мне:
— Опять инет своей писаниной засираешь? Читают хоть?
— Да, есть немного, хотя я статистике не доверяю. Нужно просто зайти на страницу, открыть произведение и прочесть пару строчек, чтобы бот фиксанул нового читателя. Несколько чел есть, по-общению с ними видно, что они в теме.
— Да ну и куй с ним, главное, что мне нравится, суть-то в том, что мы с тобой сдохнем, а эти цифирьки-буковки долго будут висеть в сети — хоть что-то после нас останется.
— Ладно, завязывай с лирикой и гони рассказ. Только попроще — представь, что слушающий чел моря не нюхал, и поменьше мата.
— Ах-ха-ха, это ты-то не нюхал, что ли? Ладно, всё путём.
Устроившись поудобнее, я врубил диктофон, и, попыхивая папиросой, приготовился слушать.
— Работал я тогда свой первый рейс матросом на СРТМк «Хэви Метал», небольшом морозильном траулере, — начал Декс свой рассказ. Промышляли хек в ЮВА — Юго-Восточной Атлантике, возле берегов Намибии, или территории, оккупированной ЮАР, как это тогда называлось. Ловили, морозили, набивали трюм, выгружались на плавбазу, и тупо по-новому кругу. Рутина, млядь, скука смертная. К тому же основной прикол заключался в том, что наша зарплата не зависела от выработки, сидели на окладе, так как числились в рыбразведке, то есть должны были искать крупные скопления рыбы и передавать координаты промысловикам нашего пароходства. А на деле — находим косяк, и пока сами не начерпаемся, молчим, потому что план давали такой же, как у промысловиков, а нет плана, нет и премии. Такое вот обычное совковое изъёпство.
Однажды скидываем в очередной раз сотку тонн на плавбазу, а нас неожиданно грузят снабжением для рыбака типа нашего и отправляют в Мапуту, где он в межрейсовом ремонте стоял. Не пойдёт же ванна к мыльнице — проще другую мыльницу послать, — заржал Декс.
— А Мапута, Брат, это уже Индючий океан. Прикинь, как меня торкнуло — в первый свой рейс прокатиться из Атлантики в Индючий через Добрую Надежду, да ещё отдохнуть от порядком подзаипавшего промысла. К тому же, бывалые рассказывали, что в Мапуте той классный чейнч можно сделать — обменять заношенные треники и застиранные рубашки на настоящие африканские маски и большие красивые морские раковины, на которые богат Индючий океан. Плесни-ка рому, в глотке пересохло.
Смочив горло, Декс продолжил:
— На переходе три матроса стоят вахту на руле четыре часа через восемь, остальные занимаются палубными работами восьмичасовой рабочий день, создавая рабочий вид и попросту проёпываясь. Меня определили на вахту третьего штурмана с восьми до двенадцати, что было мне гораздо больше по душе, чем валять дурака на палубе. Особенно вечером — ложишься на заданный курс, ставишь руль на автомат и спускаешься варить кофий. В это время в рубку подтягивался стармех, большой спец по части анекдотов и всяческих морских баек, так что четыре часа вахты проходили влёт, особенно для меня, салаги, которого считали за равного.
На подходе к мысу Доброй Надежды начинало штормить. Пришлось снимать руль с автомата, который не держал курс при волне, и становиться рулить самому. Однако, это особо не напрягало — не на «утюге» же без гидроусилителя по серпантину едешь, — снова захохотал друг, которого явно пёрло от таких сравнений.
— Рулями управляет электрическая рулевая машина, а ты лишь корректируешь курс, посматривая на компас, небольшим рычажком включаешь её «лево-право». Когда сильная качка, и не можешь устоять на ногах, держишься обеими руками за поручень на рулёвке и управляешь педальками под ладонями.
А шторм всё усиливался. На траверзе мыса это был уже чистый девятибалльник с десятиметровой волной. В этих местах такое не редкость, недаром португалы, открывшие мыс, окрестили его сначала «Мысом Бурь», и о Летучем Голландце легенда здесь родилась. Тут уже не до проложенного курса, нужно держать строго на волну, иначе писдец, оверкиль. Нам повезло, ветер был с зюйд-оста, в аккурат навстречу нашему курсу. СРТМк киевской постройки, мой ровестник, вёл себя достойно. Небольшой и крепко сбитый, с хорошей остойчивостью, он лихо пробивал волны, дрожа наглухо задраенным корпусом, а моя душа дрожала от кайфа перед буйством воды и ветра. Прикинь, у кормового траулера рубка на носу, и ты, считай, своими глазами-иллюминаторами в десятиметровую стену воды врезаешься. Пароход накрывает по клотики мачт, а ему хоть бы хны — выныривает и прёт на следующую волну.
Даже мысли о том, что можно на грунт лечь, не возникало, наоборот, уверенность в себе и кайф неописуемый. Такой бодряк, будто впитываешь в себя всю энергию шторма. Впрочем, не я один такой ёпнутый был, — Вася-штурман, лет на десять постарше, такой же кайф ловил… Давай перекурим, Вован.
— Вадик, млядь, что это за фуфло мы слушаем?! Ты бы ещё Стасика-таракашку поставил. Давай наше!.. Во, годится!
Мы хлебнули рому и раскурили ещё одну папиросу под «Stormbringer» DEEP PURPLE.
— Давай, Дексон, продолжай, не томи, а то трава забористая, прибьёт ещё накер.
— Не ссы, Фил, ты же знаешь, что я убиваюсь, лишь когда захочу этого сам.
Итак — волны били, душа пела. Тут самое главное, чтобы движки не подвели, и рулевая машина. Продвигались еле-еле — узла три, не больше, рулями приходилось ворочать постоянно, чтобы борт волне не подставить. Она-то и не выдержала такого напряга — рулевая машина — сгорела, падла. Вот тогда и началась самая жопа, и я на собственной шкуре убедился, что древнее деревянное колесо находится в рубке вовсе не для красоты, а именно для таких случаев. Это только в кино штурвал вертится, как волчок, от лёгкого толчка женской ручки. Когда в девятибалльник волна бьёт по рулям, а тросовая передача идёт с них через весь пароход с кормы на нос, в рубку, одному это чёртово колесо с места не сдвинуть. Стояли вдвоём по бокам и тянули обеими руками на себя. Какая тут уже романтика, — за четыре часа изъёпываешься больше, чем за восемь на промысле, ведь, чтобы переложить руль на градус, нужно сделать полный оборот полутораметрового колеса.
