Всадники ветра (Двойники)Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVII

Только раз ушел куда-то хозяин, беспалый Бубнов, то-есть, я тихой сапой к лестнице — и ползу наверх. II что же, ваше высокоблагородие, я там увидел.
Вижу — темный чердак, на полу сено навалено. А на сене, в углу, стоит на коленках человек в гимнастерке, спиной ко мне, и в руках махонький сверток держит. Человек из себя чернявый, скорей всего жид, а на рукаве у него красная повязка — такая, как летчики ихние носят.
Разрыл человек сено, начал сверток закапывать. И спокойный — совсем точно у себя в хате. Тут я даже ахнул и с лестницы на сено шагнул. Очень уж обидно мне такое нахальство показалось.
Ну, ясно, человек услыхал да как вскочит. У самого морда темная, белыми пятнами, а глаза, как фонари горят. В ту пору, говорю, я уже на самый сеновал ступил. Бросился он ко мне, в руке левольвер. Была не была, думаю, умирать-то ведь один раз.
Прямо по сену, наподдал ему и оружие выбил. Удивляюсь, чего это он метился в меня, а стрелять не стал. А как только наган его упал, как пес в меня вцепился.
Очень он здоров был, хотя с виду щуплый. Сначала я на него в сене сел, давить его начал. Только было хотел ребят вскричать, а он сам вывернулся и хвать меня за дыхалку. А у меня, ваше высокоблагородие, то есть никакого оружия! Наган-то я случаем дома оставил.
Вот вихляюсь под ним, хриплю, прямо аж глаза заводить стал. Пальцы ровно железные были. Схватил я его одной рукой за грудки, а другой в сено упираюсь. Только вдруг что-то твердое нащупал — будто дерево с железом. Схватил — наган.
Извернулся я хорошенько да как бацну ему в самое хайло.
 Извернулся я хорошенько да как бацну ему в самое хайло. 
Он оседать стал. А я снова палю. Так двойным зарядом и приклеил. Даже в самое лицо мне его мозги брызнули.
Ладно, ухлопал я моего краснопузика (так, извиняюсь, коммунистов наши ребята прозвали), полез я в угол, стал сено разрывать. Достал сверток, а на улице слышу, будто настоящий бой начался.
Подбежал к выходу, выглянул — взаправду бой. Мужики бегут кто с чем попало — кто с винтовкой, кто с левольвертом, кто просто с вилами. Из дома попа — там в ту пору вечеряли наши ребята — пальба идет. А дом-то уж горит с двух концов. На улице трое — хорунжий наш да двое казаков — запоротые лежат. А трое других — пешие, с шашками наголо, от целой громады мужиков отбиваются. И впереди всех Бубнов — кричит, левой рукой наганом размахивает, правой в воздухе трепыхает.
Вижу я, ваше благородие, что положение наше, извиняюсь, ни к черту. Мужиков-то, может, человек двести, а нас всего десятка три. Своя шкура к телу ближе.
Слез я тихонько с сеновала да к коням — стояли они у нас дворов через восемь. Сел на своего, а тут уж мужики с вилами наседают! Однако прорвался — двоих полоснул шашкой — отстали.
Теперь, ваше высокоблагородие, в рассуждении правосудия, божеского и человеческого, должны мы с Огневым расправиться. Потому не имеют они полного права бунтовать.
Если будет такое распоряжение, с полсотней ребят я бы деревню эту покорил. Крестьян, полагаю, перепороть надо, а зачинщика того Бубнова нагого раздеть, бить шомполами до смерти и в срамном виде повесить среди села, чтобы знали.
В подтверждение рапорта, ваше высокоблагородие, прилагаю сей пакет, отнятый мной у убитого большевика на сеновале.
Подхорунжий Тимофей Ефрименко.
За малограмотностью Ефрименки рапорт с собственных слов вышеподписавшегося составил штабной писарь Никитин.
 Милостивый государь, сэр Джон! 
Зная Вас за человека своеобразного склада мыслей и любителя необычайных приключений, обращаюсь к Вам с одним предложением тоже своеобразного характера!
Если Вы прочтете прилагаемые записки (Вас, как умного человека, конечно, не обидит то, что на прилагаемой копии уничтожено указание театра развернувшихся событий и выпущено место сокрытия клада), Вы увидите, что в недрах большевистской России есть достойное дело для такого любителя острых переживаний, как Вы. Как джентльмен джентльмену, поясню в нескольких словах, почему не могу сам воспользоваться представившимся случаем.
Рапорт Ефрименко доводит Вас до того места, когда этот храбрый и простодушный слуга монархии бежал из бунтующей деревни, увозя с собой записки убитого им летчика-большевика. Вы догадываетесь, что этот Ефрименко сам был виновником восстания. Он вызвал его двойным выстрелом, заранее установленным в качестве сигнала для совместного восстания города и деревни!
Бунт в деревне был преждевременным, — в то время большевистская зараза не успела еще укрепиться в душах медынских рабочих. К сожалению, неотложные дела помешали мне немедленно ознакомиться с записками летчика, в которых главная суть.
Вечером я утвердил план карательной экспедиции в Огнево, а ночью восстание в Слимонске было уже в самом разгаре. Мы были захвачены врасплох и поспешно отступили. Через несколько времени мне пришлось эмигрировать. Sic transit gloria mundi! уважаемый сэр!
Я уверен, что золото все еще лежит на прежнем месте! Дело в том, что сразу после этого эпизода фортуна повернулась спиной к правому делу. Красные сделали удачную диверсию, наши войска были отброшены. Медынск и окружающая местность перешли — теперь уже ненадолго, надеюсь, в руки советской власти.
Сэр Джон, я предлагаю Вам выгодную сделку. Сейчас, мягко выражаясь, я не при деньгах. Я самолично организовал бы экспедицию в Россию, но мое славное прошлое нависло надо мной тяжелой тучей. Шпионы Чека схватят меня в первый же день. Предлагаю вам следующее:
Из найденных денег Вы дадите мне десятую часть — двести фунтов. Сто сейчас, сто при возвращении с кладом. Подумайте, сэр, о бедственном положении старого боевого волка, вынужденного жить часто без обеда и даже без квартиры!
В нетерпении ждет ответа Ваш покорный слуга Андриан Тихонов,
(бывший командующий пятнадцатым казачьим полком Добровольческой армии).
P. S. Не поставите ли Вы на вид Ваших лакеям, чтобы они вели себя приличнее. «Бедность не порок», — говорит наша российская пословица. Если у человека платье немного потрепано и в пуху, это еще не значит, что нужно делать вид, что не слышишь его и запирать дверь перед самым его носом.
Лондон.
 А. Т. 
 Дорогой сэр! 
В ответ на Ваше любезное письмо могу сказать следующее:
Вы не ошиблись — я очень нуждаюсь в деньгах. Моя модель ракеты — той самой, о которой мы говорили при встрече в Лондонском ученом клубе, — подвигается очень медленно. Не может быть она докончена потому, что субсидии, выдаваемой соввластью, не хватает совершенно. Мое дело, несущее подарок всему человечеству, стоит почти на месте.
Вы пишете, что мое содействие в одном деле могло бы дать мне пять тысяч. Вы правы. Такая сумма вполне устраивает меня.
Хотелось бы знать, что нужно делать и не оторвет ли меня это предприятие от моей непосредственной работы. Если вы едете — известите телеграммой.
Относительно моих знакомств: я в хороших отношениях со здешним красным военным летчиком Ивановым. Относительно ваших исторических справок могу сказать, что они соответствуют истине. Приведенные вами подробности занятия города красными имели место во время гражданской войны.
К услугам П. Добротворский.
Наверху этого листка стояла надпись — в подлиннике поперек письма написано по-английски: «С профессором уладим. Тихонову пятьдесят. В Медынск выезжаю через три дня. Кэрч».
  
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
 
 Как трое пошли к профессору и что вспомнил Мак по дороге 
Этим заканчивалось содержание белого пакета. Мак сложил последний листок и обвел глазами присутствующих.
— Но это ложь! — Иванов ударил кулаком по скатерти.