Всадники ветра (Двойники)Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVII

— Но ведь такое количество приборов! Как может управляться один человек? — Мак покачал головой.
— Да нет, это на практике очень просто. Конечно, если с первого раза — глаза разбегутся. А опытный летчик — он ведь и мотором и самолетом управляет не думая — механически. Как бы вам сказать — опытный летчик на самолете — это как будто мозг в человеке. Они связаны неразрывно. Да вы летали вообще? Нет! И хотите, наверное?… Товарищ Ляшковский, будь другом, устрой там, чтобы покатали товарища. Ну?
— Товарищ Иванов… — при последних фразах летчика небольшая судорога свела горло журналиста. Иванов застегивал вокруг талии ремни сиденья.
— Товарищ Иванов, еще одно слово. Мне бы хотелось вообще поговорить с вами — ну, о вашей жизни и прочее. Когда вы могли бы… Может быть, в пивной… За парой бутылок?
— В пивную? — Иванов задумчиво надвинул очки на глаза. — Нет, если уж вы хотите, давайте лучше так. Сегодня вечером свободны? Приходите-ка ко мне! Запишите адрес… Поговорим, с женой вас познакомлю. Согласны? Значит, до вечера! Ну!
Самолет задрожал сильней, летчик прибавил газу. Мак соскочил, вместе с другими отошел в сторону. Пропеллер слился в сплошной сияющий круг. Воздушные волны с силой отбрасывались назад.
Иванов поднял руку. Самолет двинулся и побежал по земле, припрыгивая на неровностях почвы.
Он бежит быстрее и быстрее. Вот уже его хвост с кривым костылем, царапавшим землю, поднялся и движется по воздуху. Вот отделились от земли толстые резиновые колеса. Самолет идет косо вверх, оставляя за собой дымовую черту бензиновых отбросов.
— Полетать он просил вас устроить, — спутник Мака повернулся к нему. — Как бы это удружить вам? Все у нас машины по специальным заданиям летают. Никогда, говорите, не летали? Нужно, обязательно нужно!
— Если это так трудно… я не настаиваю… — сердце Мака билось так громко и отчетливо, что он даже немного покраснел. Он взглянул на широкое лицо, полное готовности сделать ему приятное.
— Да нет, уж нужно это будет устроить! Интересно все-таки. А как вы в газете пишете — прямо необходимо! Тут вот один летчик у нас на учебном самолете летает. Да вот, как будто, он спускается. Идемте!
Обладающий живым воображением, Мак почувствовал легкую тошноту. Летать на открытом самолете, да еще на учебном! Скатишься этак метров с восьмисот! Он вспомнил все страшные рассказы об оторвавшихся в воздухе крыльях, об остановившихся моторах, об отказавшемся работать управлении. Вспомнилась картинка, изображавшая летчика со страшно выкаченными глазами, падающего из горящего аэроплана. Отказаться? Сказать, что больное сердце! Нет, неудобно! Да и жаль упустить!
— Товарищ Кравкес! — громко, как в рупор, заревел Ляшковский в сторону небольшого, потертого, только что спустившегося самолета. Он быстро пошел к нему.
Мак шел следом, чувствуя странное замирание в ногах. Кравкес — толстый, коротенький летчик — стоял около крыла, развязывая шлем. Ляшковкий пожал его короткую руку.
— Товарищ Кравкес, вот этот товарищ журналист, из центра. Хочется ему покататься. Иванов тоже просил. Минут на десять. Как у тебя — перестал шалить мотор?
— Машин в исправности, — сказал Кравкес, глядя на Мака круглыми выпуклыми глазами, — немного что-то на правый бок валит. Тросы управления тожи. А прочее все «зер гут». Летать можно. Тут «им хертц» ничего? Сердце хорош и все такое?
Мак победоносно улыбнулся и, не отвечая ни слова, начал карабкаться в кабинку самолета. Холодными, дрожащими пальцами он натянул шлем и начал застегивать ремни сиденья… Валится на правый бок… Тросы управления… Черт его знает, пожалуй, загремишь действительно. Печально! В такой день, накануне… Накануне полной победы! Как во сне он видел, как Кравкес уселся в кабинку самолета. Мотор заработал. Ледяными руками Мак вцепился в борта кабинки задрожавшего самолета…
Но самолет не двигался. Сзади послышался слабый, неразборчивый крик. Кравкес недовольно повернулся. К ним бежал красноармеец.
— Товарищ Кравкес, начальник требует! Машину мотористам передайте! Срочно приказано! — запыхавшийся красноармеец остановился у крыла.
Кравкес грузно вывалился на землю.
— Ничего не поделаешь! Начальство! Срочна приказ. «Ман руфт мих, камрад», — опечаленно развел он руками.
Дрожь покинула пальцы журналиста. Расстегнув ремни, чувствуя некоторый нервный упадок, он легко выскочил наружу.
— До следующий раз. Завтра, через завтра, всегда, — крикнул на ходу Кравкес.
— Ну, что же, товарищ, пойдем осматривать ангары? Другого-то никого мобилизовать сейчас нельзя! — развел руками опечаленный Ляшковский…
Так неудачно окончилась первая авиационная попытка Мака. Он и не подозревал, в каких необыкновенных условиях с того же самого аэродрома состоится его первый настоящий продолжительный полет.
  
ГЛАВА ПЯТАЯ
 
 О таинственных и необыкновенных приключениях в саду профессора 
Если читатель, развернувший эту книгу, несколько разочаровался в ней, не найдя на первых же страницах грома револьверной стрельбы и таинственных масок — пусть такой читатель все-таки не бросает своего занятия! Потому что терпение — бабушка всех добродетелей! Потому что мы помним тринадцать черных незнакомцев с розами в петлицах, по недосмотру автора появившихся в начале книги. Потому что чувствуется тайна в неожиданном богатстве профессора и роковое прошлое в портрете военлета Иванова! И потому еще, что эта, пятая, глава вознаградит нас за некоторую растянутость первых четырех.
Прежде всего, обозначим срок и место надвинувшихся событий.
Срок — четвертый день со времени приезда Мака в Медынск — следующий день после его неудачного полета. Место — запущенный сад профессора Добротворского. Время — двенадцать ночи. Действующие лица:
По узкой, черной, пустынной улице — на эту улицу выходит задняя часть сада Добротворского — быстро скользила человеческая тень. Тень приблизилась к наклонному забору — скользкой, поросшей мхом поверхности, скрывающей от посторонних глаз глубину сада — низкий профессорский дом.
Незнакомец подошел к забору вплотную. Он сделал резкое движение и вдруг скорченная, сутуловатая фигура очутилась верхом на шаткой ограде.
Два освещенных желтых окна в правом углу фасада и одно крайнее слева сверкнули из темноты. В следующий момент незнакомец исчез за четкой досчатой гранью.
Несколько минут пустая тьма настороженно висела над переулком. Где-то близко, по другую сторону дома, протяжно и громко залилась собака. Вой смолк и повторился опять с новой необычайною яростью. Затем собака замолкла. Вдоль забора зашуршали осторожные шаги новой, сливающейся с его поверхностью, фигуры.
Прижавшись к забору, некто второй простоял несколько секунд неподвижно. Но либо он не обладал решимостью первого, либо не надеялся на крепость своих мускулов. Как бы то ни было, он не повторил движений предшественника, а снова заскользил вдоль стены, очевидно, ища подходящей лазейки для проникновения внутрь…
Прошло полчаса. Из разорванных туч выглянула усеченная луна, залив улицу, забор и сад тусклым неверный светом. Плыла ночная тишина…
Для человека, лежащего совершенно неподвижно в высокой сырой траве да еще на враждебной территории, полной всевозможных опасностей — срок в тридцать минут может показаться очень значительным! Лежать на ноющих локтях, чувствовать, что все тело пропитывается дрожью ночного холода и не спускать глаз с трех световых квадратов перед глазами — вот основное занятие человека, пробравшегося в чужой сад с определенной целью! А если к этим неудобствам прибавляются муки раненой совести — дело становится из рук вон плохо! Именно переживаниям такого рода суждено было терзать душу ночного незнакомца, распростертого на животе репортера Мака.
Вчера вечером в назначенный срок он пришел к Иванову. Военлет был дома, здесь же сидел его друг — техник Фенин — квадратнолицый человек в ситцевой косоворотке, выглядывавшей из под серого, потертого пиджака. Сидели у стола под портретами Ленина и Маркса, пили чай, разговаривали. Хозяйничала жена Иванова.