Долгий путь домой

Когда он закончил, Жильберы рассмеялись, а вместе с ними и Арман. Он поймал взгляд Рейн-Мари, и его улыбка стала еще шире.
Вечер был довольно теплым, но к тому времени, когда в саду зажгутся фонари, гостям могли понадобиться легкие свитеры и куртки, которые пока висели на спинках стульев.
Люди входили и выходили из дома, словно из своего собственного, расставляя еду на длинном столе, что стоял на террасе. Вечерние барбекю по пятницам в доме Гамашей успели войти в традицию.
Впрочем, мало кто говорил «дом Гамашей». В деревне его называли (а возможно, и всегда будут называть) домом Эмили, по имени женщины, которая жила здесь когда-то и у чьих наследников Гамаши его приобрели. Хотя для Армана и Рейн-Мари этот дом был новым, на самом деле он считался одним из самых старых в деревне. Обшитый вагонкой, с широкой верандой по фасаду, выходящему на деревенский луг. А позади дома были терраса и большой заброшенный сад.
– Пакет с книгами для вас я оставила в гостиной, – сказала Мирна.
– Merci, – ответила Рейн-Мари.
Мирна налила себе белого вина и тут обратила внимание на букет в центре стола. Высокий, пышный букет из множества цветов и листьев.
Мирна решила, что, пожалуй, не стоит говорить Рейн-Мари об обилии сорняков в букете. Здесь были все обычные «подозреваемые». Пурпурный вербейник, сныть. Даже обычный полевой вьюнок, выдающий себя за ипомею.
Она много раз пропалывала клумбы с Арманом и Рейн-Мари, помогала навести порядок в мешанине растений. Ей казалось, что она четко объяснила разницу между сорняками и садовыми цветами.
Значит, потребуется еще один урок.
– Красиво, правда? – спросила Рейн-Мари, предлагая Мирне кусочек копченой форели на хлебе.
Мирна улыбнулась. Горожане, что с них взять.
Арман отошел от Жильберов и оглядел гостей, проверяя, все ли получили то, что хотели. Его взгляд остановился на невероятной компании. Клара сидела вместе с Рут в дальнем углу сада, повернувшись спиной ко всем собравшимся.
Она не сказала ему ни слова с тех пор, как пришла сюда.
Его это не удивило. Удивило другое – решение Клары сесть рядом с Рут и ее уткой (хотя Гамашу частенько казалось, что правильнее было бы описывать эту пару как «Роза и ее человек»).
Общества Рут любой из присутствующих, включая Клару, стал бы искать по одной-единственной причине – если очень хотел, чтобы его оставили в покое. Рут была настоящей живой бомбой-вонючкой.
Правда, их уединение вскоре было нарушено. К ним подбежал Анри и уставился на утку.
То была щенячья любовь в крайнем своем проявлении. Любовь, которую Роза не разделяла. Гамаш услышал рычание. Его издала Роза. Анри крякнул.
Гамаш сделал шаг назад.
Когда Анри издавал такой звук, ничего хорошего ждать не приходилось.
Клара встала и пошла прочь. Она двигалась в сторону Гамаша, но потом изменила направление.
Вокруг Анри сгустился запах тухлых яиц, и Рут наморщила нос. Пес невинно огляделся, словно пытаясь найти источник отвратительного запаха.
Рут и Роза уставились на Анри с чувством, похожим на благоговение. Старая поэтесса сделала глубокий вдох, потом выдохнула, превращая токсичный газ в поэзию. И процитировала строки из своего знаменитого стихотворения:
Дар поднести тебе отравленный ты сам меня заставил,
Иначе не расстанешься с тобой.
А тут как подаянье нищему –
На. Только уходи скорее. С глаз долой [13].
Однако Анри, сей отважный и газообильный пес, никуда не ушел. Рут с отвращением посмотрела на него, но протянула Анри руку, чтобы лизнул.
И Анри сделал это.
Арман Гамаш отправился искать Клару. Она медленно брела к двум садовым креслам в адирондакском стиле, стоявшим рядышком на газоне. На их широких деревянных подлокотниках за долгие годы появилось множество белесых кругов от мокрых стаканов с выпивкой. Эмили добавила к ним свои круги, а поверх них наложились круги Гамашей от утреннего кофе и дневного аперитива. Переплетение линий мирной жизни.
В саду у Клары стояли два почти таких же кресла. Они были чуть повернуты друг к другу и смотрели на бордюр из многолетников, на реку и дальний лес. И на их деревянных подлокотниках красовались такие же белесые круги.
Гамаш увидел, как Клара ухватилась за спинку кресла и оперлась на нее, прижимаясь к деревянным рейкам.
– Клара? – позвал он.
– Все хорошо.
Она лукавила. Он знал это. И она знала. Она надеялась, что, поговорив наконец с Гамашем, избавится от тревоги. Переложит часть груза на другого человека.
Но хотя она так и сделала, легче ей не стало. Напротив, ее груз удвоился. И еще раз удвоился, пока тянулся этот день. Рассказав все Гамашу, Клара сделала свой страх реальным. Придала ему форму. Выпустила его на свободу. И он стал расти.
Все подкармливало его. Запах барбекю, растрепанные цветы, поцарапанные и заляпанные старые кресла. И чертовы круги на подлокотниках. Такие же, как у нее дома.
Все, что прежде было тривиальным, знакомым, безопасным, все, что утешало, теперь казалось начиненным взрывчаткой.
– Ужин готов, Клара, – произнес Гамаш своим тихим низким голосом.
Она услышала, как шуршит трава под его ногами, и поняла, что осталась одна.
Все ее друзья собрались вокруг стола с угощением. А Клара стояла поодаль спиной к ним и смотрела на темнеющий лес.
Потом она почувствовала чье-то присутствие и увидела Гамаша, протягивающего ей тарелку.
– Присядем? – Он показал на кресла.
И Клара села. Они ели молча. Все, что требовалось сказать, уже было сказано.
Другие гости накладывали стейки и чатни себе на тарелки. Мирна продолжала улыбаться, глядя на сорняковую композицию посреди стола. Но улыбка ее угасла, когда она вдруг поняла, что композиция и в самом деле прекрасна.
Гости передавали друг другу вазы с салатом, и Сара подала месье Беливо самую большую из испеченных днем булочек, а он отплатил ей нежнейшим стейком. Они стояли, наклонившись друг к другу, почти соприкасаясь.
Оливье оставил одного из официантов старшим в бистро и присоединился к ним. Разговор, не прекращаясь, перескакивал с одной темы на другую. Солнце село, и гости начали надевать свитера и легкие летние пиджаки и куртки. На столе и повсюду в саду зажглись чайные свечи, похожие на больших светляков, утомившихся за день и присевших отдохнуть.
– После смерти Эмили, когда дом закрыли, я уже думал, что у нас здесь никогда не будет вечеринок, – сказал Габри. – Я рад, что наконец хоть в чем-то ошибся.
Анри повернул свои уши-антенны на звук знакомого имени.
Эмили.
Пожилая женщина, которая нашла его в приюте, когда он был щенком. Она принесла его домой. Она дала ему имя, любила его, вырастила, а однажды исчезла, и тогда пришли Гамаши и забрали его. Многие месяцы он ждал ее. Принюхивался, не обнаружится ли где ее запах. Поднимал уши на звук подъезжающей машины. На стук двери. Ждал, что Эмили снова его найдет. Снова спасет и отвезет домой. Но в один прекрасный день он перестал ловить звуки. Перестал ждать. Он больше не нуждался в спасении.
Анри перевел взгляд на Розу. Она тоже любила одну пожилую женщину и страшилась, что ее Рут может когда-нибудь исчезнуть, как исчезла Эмили. И тогда она останется одна. Анри смотрел на нее и смотрел, надеясь, что Роза взглянет на него и поймет, что, даже если ее опасения сбудутся, раненое сердце со временем залечится. Он хотел донести до нее, что лекарство не в злости, не в страхе, не в изоляции. Он сам их испробовал. И ничего не получалось.
Наконец Анри заполнил ту жуткую дыру единственным, что у него осталось. Тем, что ему дала Эмили. Отправляясь в долгие-долгие прогулки с Арманом и Рейн-Мари, он вспоминал свою любовь к снежкам, палочкам, катанию на спине в пахучих какашках. Свою любовь к разным временам года и их разным запахам. Свою любовь к грязи и чистой подстилке. К плаванию и остервенелому отряхиванию, когда лапы сами пускаются в пляс. К облизыванию себя, а потом – других.