Черная книга Таинственные люди и необыкновенные приключения

Любимым его занятием было чтение и не было для него большого удовольствия, как вечерком залечь в постель с хорошей книгой.
Читал он ночи напролет и проходящие из собрания запоздалые сослуживцы его, видя огонек далеко за полночь, стучались иногда к нему без стеснения.
Вступив после смерти отца в наследство имением, он сразу окунулся в кипучую деятельность. Работы в поле было много. Везде нужен был свой зоркий глаз.
Имение было хотя и не особенно велико — всего лишь около двухсот десятин, из которых более половины леса и лугов, но оно, будучи долгое время в умелых руках хорошего хозяина, отца Проскурова, достигло такого цветущего состояния, что давало порядочную экономию ежегодно, так что молодой Проскуров имел и кругленький капиталец на всякий случай.
Когда кончилась страдная пора в полях, хлеб и сено частью проданы, а частью оставлены для себя, — для Проскурова наступило некоторое время отдыха и всю осень изо дня в день он ходил на охоту с неразлучным своим Трезором.
А там выпадал снег, устанавливалась санная дорога и он отправлялся в лес, где производилась рубка дров для себя и на продажу.
В зимние вечера он посылал иногда работника к учителю и священнику ближнего села и приглашал их в гости.
Тут-то гости убеждались воочию в хозяйственных способностях молодого помещика. Чего-чего не было на столе: домашние настойки, наливки, варенья, моченья и т. п. и все было на славу вкусно и хорошо, хоть и делалось руками старостихи-скотницы.
Проскурову было около двадцати семи лет, но он далек был от мысли жениться и в своей уединенной, отшельнической жизни полагал истинное благо.
  
Глава II. Встреча друзей
 
Лагерный сбор закончился трехдневными маневрами и полк ушел на зимние квартиры числа двадцать шестого августа.
Настало время отдыха и поручик Навроцкий взял двухмесячный отпуск. Денщика своего Ивана он брал с собою.
— Ну, Ванюха, сегодня я послал Николаю Петровичу письмо, а завтра с вечерним поездом едем, — говорил офицер денщику, — два месяца будем гулять с тобой; сегодня укладывайся.
Радость Ивана была невыразима: шутка ли, в три года он видел только раз своих родителей, сам же не был дома ни разу.
На другой день, часов в девять вечера, к квартире поручика Навроцкого была подана полковая лошадь. Надо было спешить к десятичасовому поезду. До станции было около восьми верст.
Уселись, тронулись в путь. Позади бежал большой черный пес Навроцкого, Рено.
Поезда пришлось ждать недолго и через десять минут он уже мчал на всех парах наших путников. Навроцкий вошел во второй класс, а Иван расположился в третьем с вещами и собакой.
— Как бы мне не проспать, Иван, нашу станцию, — говорил офицер денщику, — ты разбуди меня.
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, — отвечал тот, — там мы будем не раньше девяти.
На другой день, часу в девятом утра, поезд остановился у станции «Липки» и Навроцкий вышел из вагона бодрый, радостный. За ним шел Иван с большим чемоданом; впереди бежал, весело махая хвостом, Рено.
Пройдя через вокзал, Иван увидел работника Петра из Проскуровки, который весело улыбался подходившему солдату.
— Пожалуйста, ваше благородие, — сказал денщик офицеру, — эти лошади Миколая Петровича, за нами приехали.
Офицер поздоровался с работником и осведомился о здоровье барина.
— Ничего, слава Богу, ваше благородие, — бойко отвечал тот, — наш барин здоров, ожидают вас.
Сели, поехали. Быстро бежат застоявшиеся сытые лошади; весело заливается колокольчик.
Утро было ясное; в воздухе чувствовалось приближение осени.
По сторонам гладкой широкой дороги далеко-далеко расстилались сжатые золотистые нивы; там и сям виднелись селения и деревни, а вдали темной полосой развернулся лес.
— Вон там, ваше благородие, — говорил Иван, — за этим лесом и будет наша Проскуровка.
— Ей, вы, соколики, подвигай! — похлестывал слегка работник и без того мчавшихся во всю лошадей.
Вскоре въехали в густой лес и минут через пятнадцать Проскуровка была видна как на ладони.
— Вот мы и дома, ваше благородие, — радостно говорил Иван, — всего с версту осталось.
Впереди, на пригорке, среди пожелтевшей зелени вековых берез виден был одноэтажный с мезонином дом, с золеной крышей и балконом. Дом был обращен в сторону довольно обширного чистого озера, из которого вытекала чистая речка. Она вилась серебристой лентой и терялась вдали среди широких лугов. Там и сям видны были стога скошенного сена, тогда как по другую сторону дороги тянулись поля, а по ним разбросаны были скирды сжатого хлеба. Невдалеке был виден пожелтевший лес.
Вид был вообще восхитительный, а многочисленность стогов и хлебных скирд свидетельствовала о зажиточности помещика.
Между тем лошади, переехав по мосту через речку, подымались уже на пригорок.
— А вон и нашего барина видать, — обернувшись, сказал работник Петр.
— Где, где? — спрашивал Навроцкий.
— А на террасе, в поддевке-то, а около него и староста Степан, отец Иванов с матерью евонной, и моя баба тут же. Вон Николай Петрович платком машет, узнал, стало быть.
Петр гаркнул на лошадей и через две минуты осадил их перед самой террасой.
Навроцкий выскочил из тарантаса навстречу бежавшему с террасы Проскурову.
— Миша, Миша!.. сколько лет… здравствуй, дорогой мой, вот обрадовал… — взволнованно говорил Проскуров, крепко обнимая товарища.
— Да постой, Николай, — шутливо говорил Навроцкий, горячо целуя друга, — раздавишь, ей-Богу, вот накопил в деревне силы-то…
А в это время Иван обнимался с своими родителями. Потом, подойдя к Николаю Петровичу и вытягиваясь в струнку, он молвил: «Здравия желаю, ваше благородие, как вас Бог милует…»
— Спасибо, спасибо, Иванушка; здоров, как видишь, слава Богу; вот и поздоровеешь небось здесь на деревенском-то воздухе; служить тебе уж год остается. Ну, тащи-ка скорее вещи своего барина, да иди к старикам своим угощайся.
Иван снес вещи барина в особо приготовленную комнату и ушел «угощаться».
— Эй, Настя, — крикнул Николай Петрович жене работника, — умой-ка с дороги барина то, да готово что ли у тебя там в столовой-то?
— Готово, барин, все, — отвечала работница, молодая румяная баба.
Минут через пять Навроцкий, умывшись и переодевшись в чистое платье, веселый и жизнерадостный вошел в столовую.
Там, посреди обширной комнаты, на большом столе, накрытом белоснежной скатертью, чего-чего только не было наставлено: громадный, великолепный окорок, гусь, утки. поросята, дичь, графины, графинчики, банки, баночки…
— Ну, брат Николаша, этого всего хватило бы на все полковое собрание.
— Да, и это все собственного производства; скотница у меня такое золото-хозяйка, что заткнет за пояс самую заправскую помещицу по этой части. Ну-ка, брат, присаживайся, да вспомним старину. Начнем с шампанского; нарочно в город посылал.
Приятели выпили по огромному бокалу.
Хозяин то и дело подливал то того, то другого, а гость был весел как никогда и оказывал внимание как настойкам, так и всевозможным закускам.
— А немного ты изменился, Миша, все такой же свежий, здоровый: возмужал только несколько.
— Зато я гляжу на тебя и удивляюсь: совсем богатырем стал, а в особенности эта поддевка русская так идет тебе. Ну, да и то сказать, на свежем воздухе, на лоне природы. А жаль все-таки, что полк оставил в такие годы.
— Ну, полно, Миша, я не честолюбив, да и особенного влечения к военной службе я никогда не чувствовал. А если говорить, положа руку на сердце, так я, пожалуй, живя в деревне, больше приношу пользы отечеству, чем щеголяя в офицерском мундире.
— Как же это так, скажи пожалуйста?
— Да очень просто: первое, плачу подати… ну, это, положим, не в счет, а потом: я веду образцовое хозяйство и тем являюсь примером для темного люда. Представь себе, за два года моего здесь хозяйствования, положение их стало улучшаться благодаря моим советам. Я им говорю, где что посеять, посадить; научил их травосеянию и дело идет… Медоносные травы пошли, пчелы местами завелись… Школа тут одна недалеко, — я попечительствую; ремесленный класс завели… Э, милый, была бы охота, будет и работа, а в нашем бедном отечестве — жатвы много, да жнецов нет. И я чувствую, мой друг, себя здесь на своем месте. А что мне там чины, звезды, ордена: это все — мишура, по крайней мере, с моей точки зрения…