Черная книга Таинственные люди и необыкновенные приключения

Особенно заинтересовал ребятишек Навроцкий, который был в парадном мундире, в эполетах и при шашке.
— Смотри-ка, Миколка, — громко, не стесняясь, говорил один мальчонка другому, — как есть царь, право, ей-Богу, у нас на картинке дома есть такой царь…
Приезжих встретил Михаил Павлович и провел в свою квартиру.
Квартира его состояла всего из двух небольших комнат: передней, она же и спальная, потому что тут же находилась кровать учителя, огороженная ширмами, и залы.
Тут сидел уже батюшка.
— Можно и начинать теперь, — сказал он, — ребята все уж собрались, только крикнуть.
Михаил Павлович послал кухарку, сказав, чтобы звала детей в школу, и через минуту школ была полна детворой.
Пришел торговец, он же и церковный староста.
— Все готово, Николай Петрович, — сказал он Проскурову, здороваясь, — гостинцы принесут сюда сейчас.
Потом батюшка облачился и начал молебен. Михаил Павлович встал в переднем углу в сторонке и его окружили мальчики-певчие.
Пели хорошо; видно было, что учитель-любитель положил немало труда и достиг блестящих результатов.
После молебна батюшка обратился к детям с назидательным словом, увещевал их учиться прилежнее, ибо «ученье — свет, а неученье тьма». Не обошел он приветственным словом Николая Петровича и учителя, высказав первому сердечную благодарность за попечение и способствование распространению просвещения, а последнему за то, что не щадит своих сил и здоровья на этом благородном поприще.
Потом началась раздача гостинцев. Раздавал сам Михаил Павлович и дети подходили один за другим, принимая от него большие пакеты с гостинцами.
Между тем, в квартире учителя во время молебна, кухарка Мавра расставляла на столе вина; на другом столе был сервированный чай. Михаил Павлович, зная привычки Николая Петровича, не забыл купить бутылку коньяку. Когда все было готово, Марфа шепнула Михаилу Павловичу, а тот попросил гостей к себе. На лице его играла довольная улыбка: он любил, когда у него ели, пили.
— С начатием дела, дай Бог успеха, Михаил Павлович, и вам, батюшка, в этом великом деле, — сказал Николай Петрович, взяв в руку рюмку. За ним последовали все.
— Вот теперь у вас настает время кипучей деятельности, Михаил Павлович, но чем вы занимаетесь летом, во время каникул? — спросил Навроцкий.
— И, батюшка мой, Михаил Александрович, я не скучаю и тогда, — наслаждаюсь вовсю свободой: гуляю по полям и лугам, рыбу ловлю, хожу в лес за ягодами, за грибами, а всего этого здесь благодать. Кроме того, имею небольшой огородец; питомник недавно развел, с десяток ульев пчел имею: вот попробуйте-ка, настоящий липовый, — придвинул он Навроцкому большую тарелку с липовым сотовым медом.
— И довольны своей жизнью?
— Чего ж мне и желать еще: дело, которому я служу, святое и великое; да и не один я жнец на этой благотворной ниве: вот батюшка со мной работает, Николай Петрович сочувствует и помогает, вот Тихон Иванович тоже, — указал он на торговца, — благодаря их сочувствию у нас теперь два ремесленных класса — столярный и токарный, а учится в них до пятидесяти человек. Хоть дело это и новое, но вижу я, что оно развивается год от года все более и более. Доволен я и счастлив вполне.
Завтрак был простой, но сытный и вкусный.
Все были довольны друг другом и расстались друзьями. А Навроцкий, возвращаясь домой, думал про себя: ведь вот люди, в глуши живут и счастливы, и работают, действительно работают на благо родины, и работа их приносит великую пользу — как добрая нива, дающая сторицей плод.
— Ну а завтра, Миша, ты как: на охоту, или со мной в город? — спросил Николай Петрович.
— Нет, Коля, что мне в городе делать, иду на охоту с Иваном.
— Отлично, вечером будет у нас, значит, свежая дичь.
  
Глава IV. На охоте
 
На другой день утром, часов в восемь, Николай Петрович уехал в город, напутствуя друга своего всеми благими пожеланиями, а через час Навроцкий с Иваном вышел из дома. Оба были одеты в желтые куртки, в высоких охотничьим сапогах и с отличными двустволками за плечами.
Спустившись к озеру, они пошли по луговой стороне; впереди бежал Трезор, весело помахивая хвостом.
Утро было серое, дул легкий прохладный ветерок.
— Ну, Иван, так ты говоришь, что хорошо знаешь места здешние?
— Так точно, ваше благородие, знаю, перво-наперво нам надо сейчас идти в урочище «Козьи рожки», это будет отсюда верст с десяток. Там, бывало, уток мы с барином ух как били.
Миновали мельницу, пошли вдоль речки, поросшей по берегам густым камышом.
— У нас в наших краях хоть и благодать большая, ваше благородие, а все не то, что, к примеру сказать, в Полянках; это в М-ском уезде, казенная дача такая есть верст за пятьдесят отсель. Вот и ездили мы с барином еще до службы моей; лесничий с нами один был. Ух, сколь всякой дичи там, ужасти. Мы то ли с неделю там охотились; домой-то на подводе привезли всякой всячины: уток, дупелей; чего-чего только не было.
Миновали перелесок и свернули в сторону на проездную широкую дорогу, пролегавшую между сжатыми полями ржи.
— А ведь, пожалуй, дождик будет, ваше благородие.
— Почему ты так думаешь?
— Да воронье-то эва как каркает.
— Воронье то вороньем, а ты вон взгляни в ту сторону: из-за лесу то туча ползет.
— Так точно… Эх-ма!..
— Что ж ты, дожил, что ли, боишься; не размокнем, у нас плащи непромокаемые.
— Так-то так, ваше благородие, да охота-то, пожалуй, будет плохая.
— Ну так что ж, сегодня плохая, так в другой раз хорошая. А я так рад; дождь или суховей равно для меня, а с ружьем люблю шляться во всякую непогодь.
Охотники подходили к густому сосновому лесу, когда стал накрапывать дождик.
Они развернули свои длинные кожаные плащи и надели на себя.
Между тем дождь все усиливался и вскоре обратился в ливень.
— Эх, Иван, собаку-то мочит — жаль; пойдем-ка скорей под сосну.
Выбрав самую густую сосну, под которой было сухо совсем, охотники присели. Но немного погодя дождь пошел еще сильнее, так что стал несколько проливать.
— Ну, Ванюха, давай строить шалаш, как бы нам не заночевать здесь, — шутил Навроцкий.
— А мне все равно, ваше благородие, — лихо отвечал денщик, — дождемся и хорошей погоды, а с голоду не умрем: довольно всего у нас.
Наломали они общими усилиями множество длинных сосновых сучьев и сделали довольно просторный шалаш, — обложив его кругом густой хвоей. Внутри накидали мелких зеленых веток целую гору и влезли внутрь. Трезор улегся за спиной своего хозяина.
— А что, Иван, ведь хорошо; так, пожалуй, и ночевать можно.
— Так точно, ваше благородие, уж на что лучше: и тепло и сухо, да тут хоть неделю ливень лей, так не прольет.
Навроцкий вынул часы и посмотрел.
— Э, да время-то близ двенадцати, адмиральский час близко. Давай-ка, Ванюха, закусим.
Иван вынул из патронташа два свертка, в одном была ветчина, колбаса, в другом жареная утка. Потом, взяв охотничий нож, стал резать то и другое.
А Михаил Александрович отстегнул две больших металлических фляги и раскупорил. Одна была с водкой, другая с коньяком.
Чарки были тут же; ими завинчивались горлышки фляг.
— Ну, дружище, чокнемся, — сказал Навроцкий, подавая одну чарку Ивану.
— Будьте здоровы, ваше благородие, — молвил тот, выпивая залпом до дна свою чарку.
— Да ты, брат, пьешь молодецки, право, хорошо.
— А это, ваше благородие, потому, что еще угар не прошел с приезду-то.
— А, вот как; значит, трещит котел-то, что и у меня же. Ну, давай повторим: говорят ведь люди, что «клин клином вышибается».
Выпили по другой, закусили, дали и Трезору утиное крылышко.
— А ведь дождик-то проходит, ваше благородие.
— Да, в самом деле. Скоро, значит, двинемся.
Дождик скоро прекратился; небо прояснилось; выглянуло солнышко.
Охотники встали, свернули свои плащи; перекинули их на ремнях через плечо и пошли.