Черные стрелы 2 (СИ)
Перед глазами охотника до сих пор стояли довольные лица нападавших и, глядя на них, он чувствовал бушующую в душе жажду мести. Сорвавшись с места, Тенро подбежал туда, где оставил свое оружие. Быстро надев перевязь с клинками, закинув за спину колчан со стрелами и лук, он вдруг услышал тихое тревожное ржание. Последовав по направлению звука, охотник увидел зацепившуюся поводьями за колючий кустарник лошадь. Хищно улыбнувшись своей удаче, Тенро решительно пошел к животному, уже предвкушая месть и ощущая в душе нарастающую жажду. Жажду крови. Вместе с ней пришло и еще одно воспоминание: он был на краю гибели, израненный и обезображенный, тщетно пытающийся ухватиться за ускользающую жизнь и повторяющий одни и те же слова - “Никогда не сдаваться”.
Он думал лишь об одной алой нити в своем сознании, за которую всегда держался, и которая давала ему силы продолжать бороться. Пусть в прошлом Тенро уже свершил свою месть, но его жажда не была утолена и тогда тысячи голосов, звучавших из тумана, спросили его, хочет ли он жить. И он ответил, что хочет. Тогда они спросили, готов ли он проливать кровь в обмен на свою жизнь. Хочет ли он получить силу, чтобы жить ради мести. И он согласился.
- Настала пора выполнить свою часть договора, - в зеленых глазах Тенро всколыхнулось яркое пламя.
Глава 5. Перекресток
Работа в саду оказалась куда сложнее, чем представляла Элисса. Одни и те же действия изо дня в день сводил девушку с ума. Проклятые, нежелающие кончаться сорняки, подобно сказочной гидре, за ночь выращивали вместо одной оторванной головы две, а то и три. Ненасытные цветы постоянно требовали воды, и поливать их следовало даже после дождя. А о нуждающемся в каждодневной стрижке кустарнике, девушка и думать не желала.
Пусть она провела в монастыре всего четыре дня, они показались месяцами, если не годами. Один и тот же скучнейший распорядок - подъем до рассвета, молитва, завтрак, работы в саду, молитва, обед, снова работы, опять молитва и ужин, потом длинная служба в местной часовне и долгожданный сон.
Несмотря на то, что ложились монахини рано, задолго до того, как в каком-нибудь из крупных городов начиналась ночная жизнь, Элисса, привыкшая к ней, попросту валилась с ног. Единственный способ хоть как-то отвлечься от монотонной и скучной жизни в Скелосовой пустыни - забыться сном. Благо еще, что главная настоятельница пока никак не могла выкроить время для беседы с гостьей монастыря, иначе уныние этих стен значительно приумножилось бы для девушки.
Элисса даже прониклась уважением к Хэли - как только у бедной девочки хватало выдержки безмолвно терпеть бесчисленные наставления старших сестер и кропотливо выполнять любую взваленную на ее хрупкие плечи работу. Пару раз воровка даже хотела вступиться за юную монахиню, но, вспоминая о своей роли, продолжала разыгрывать кроткую овечку. Это было просто - следовало всего лишь смерить гордыню, сделать трогательные глазки и скорбно потупившись, разглядывать обшарпанный пол, изредка кивая и делая вид, что внимательно слушаешь все, что тебе говорят.
Но не молитвы, на которых можно было вздремнуть, и не монотонные речи монахинь, пропускаемые воровкой мимо ушей, были ее главной головной болью и проблемой. Сад! Вот что она возненавидела всей душой за три дня, что провела, копаясь в земле кверху задом. Поддерживать красоту в многочисленных цветах оказалось удручающе тяжело - привыкшая к действию и опасности воровка вынуждена была кропотливо пропалывать клумбы, бережно подстригать растения, поливать их, удобрять и едва ли не целовать каждый листочек отдельно. Это сводило Элиссу с ума и вгоняло в такую меланхолию, что она превращалась в капризную куклу. Если бы не Хэли, то Элисса точно свихнулась бы. Юная монахиня просто лучилась энергией и добротой, каждый раз поражая воровку своей любовью ко всему, что ее окружает, будь то назойливые сестры или какой-нибудь, по мнению Элиссы, мерзкий паук. Хэли не могла раздавить даже букашку. Вместо этого она бережно снимала ее с цветка и сажала в глиняный горшочек, накрытый платком. Девочка постоянно бегала к воротам, чтобы вытряхнуть скопившихся жуков за стены и позволить им лететь куда пожелают. Чаще всего неблагодарные твари возвращались, так что Хэли снова и снова приходилось проделывать одну и ту же работу, но она не унывала.
Помимо юной монахини Элисса познакомилась и с другими сестрами. Они были приветливы и милы, но в них не ощущалось того чистого, безупречного и нестерпимо яркого луча душевной доброты, что сиял в Хэли.
Воровка, вопреки своим планам подружилась с юной монахиней. Ей вообще начало казаться, что в мире не существует такого человека, к которому Хэли не нашла бы подход. Она никогда не повышала голос, всегда улыбалась и принимала чужие проблемы, как свои собственные. Элисса даже подумала, что расскажи она Хэли о том, зачем здесь на самом деле, то та не стала бы осуждать ее или рассказывать все сестрам.
Узнай девочка, что всем здесь грозит опасность - сама бы принесла Элиссе эту злополучную фигурку. Но воровка не желала никого вмешивать в свои дела.
За то время, что она провела в монастыре, Элисса хорошо изучила расположение комнат и распорядок дня монахинь. Она успела побывать практически везде, но нигде не находила и намека на расположение фигурки.
Повод наведаться в подвалы монастыря вовсе представился лишь однажды. Прознав у Хэли, что именно там хранятся запасные садовые инструменты, Элисса сразу же сломала ножницы, мотыгу и, для верности, еще и грабли с лопатой. С последней, кстати, пришлось повозиться: Элисса дождалась, когда на крыше монастыря начнет гулко бить колокол, собиравший монахинь на молитву. В такт его ударам девушка колотила лопатой по большому валуну, пока у бедного инструмента не треснул черенок.
Когда же Элисса показала дело рук своих уже собиравшейся в часовню Хэли то та, поначалу, перепугалась и взволнованно начала расспрашивать у воровки - не поранилась ли та. Причины, по которым инструменты пришли в негодность абсолютно не интересовали монахиню, а вот пустяковую занозу, что Элисса получила, пока ломала лопату, она обработала, будто рану от настоящего меча.
В результате, воровка добилась того, чего хотела - сразу после общей молитвы, она напросилась в подвал вместе с Хэли, якобы с бескорыстной целью отблагодарить ее за доброту и помочь донести новый садовый инвентарь. Монахиня пыталась убедить Элиссу, что справится сама, но воровка видела, что Хэли рада. У девочки вообще все эмоции были написаны на лице - она абсолютно не умела лгать и притворяться.
Подземелье монастыря выглядело именно так, как и должно выглядеть: голые каменные стены, темнота и спертый воздух. Не на что смотреть, если бы не одно ответвление прямого коридора, в конце которого горел крохотный огонек. На вопрос Элиссы, ее спутница сразу же и без утайки сказала, что там, под надзором помощницы сестры-хозяйки Вирты, хранятся подношения монастырю. И не только. Эта самая Вирта заведовала всем, что хранится внизу - следила за сохранностью инструментов, точила косы, топоры и лопаты, заботилась о подвалах и вообще проводила здесь почти все свое время. Жила эта женщина в келье здесь же, внизу, неподалеку от подвала с подношениями, так как пожертвований было много, и монахиня постоянно вела их учет, прерываясь лишь на сон, еду и молитвы.
- Подношения очень важны для нас, - сказала Хэли, чуть выше поднимая лампу, от которой исходил приятный теплый свет. - Их добровольно приносят люди, и мы бережно храним их, пуская на нужды монастыря или же отсылая в храмы Альтоса.
- А если кому-то извне понадобится что-то из этих вещей? - как бы невзначай поинтересовалась Элисса, разглядывая паутину под потолком.
- У главной настоятельницы свои принципы - она никогда не отдаст и не продаст ради собственной выгоды то, что человек от чистого сердца пожертвовал монастырю.
Собственно говоря, это было все, что интересовало Элиссу, поэтому она, не задавая больше вопросов, прошла следом за Хэли дальше. Вскоре они добрались до крохотной кладовки, под завязку набитой всяческой садовой утварью, начиная с серпов и заканчивая топорами для рубки леса. Последние, кстати, выглядели весьма внушительно - Элисса не смогла представить ни одной из увиденных ею монахинь, размахивающей подобной штуковиной.