Бремя Бездушных (СИ)
Едва фигура в черной броне скрылась из виду, как окно второго этажа со звоном раскололось, и из него выпрыгнул человек.
Мужчина с грязным лицом и спутанными волосами, непрерывно трясущий головой, и бормочущий невнятные слова, рухнул на камни, совсем рядом с Кисарой.
Девушка едва успела отступить назад.
Послышался хруст костей, и лужи на мостовой окрасились в грязно бурый цвет. Тело ударившегося о землю мужчины замерло в неестественной позе, неуклюже подогнув ноги и широко раскинув руки.
Зеваки с ужасом отпрянули назад, а южанка прикрыла рот ладонью. Сквозь завесу испуга и шока к ней вдруг прорвалось чувство, которое может безошибочно определить любой демонолог - близость существа из Бездны.
Кисара не успела открыть рот, чтобы предупредить всех, как мужчина, только что неподвижно лежавший на камнях, вдруг вскочил, взглянув в лицо южанке безумными, покрасневшими глазами.
Что-то темное метнулось вперед, и ладонь в черной латной перчатке легла мужчине на лицо, почти полностью скрыв его от взгляда Кисары.
- Надо же, как живучий, - с нескрываемым презрением процедил сквозь зубы Фалкон, без усилий приподняв взрослого мужчину над землей одной рукой. - Почти обратился, еще бы чуть-чуть и смог бы принести жителям много проблем.
- Жена... - прохрипел мужчина, слабо шевеля ногами, которые, судя по его недавней позе, должны были быть сломанными. - Она больна и я... Я, наверное, тоже...
- Так и есть, - седой гиритец едва заметно кивнул, бесстрастно глядя на впалую, изъеденную язвой щеку своего пленника.
Подняв взгляд выше, монах наткнулся на полный страха глаз, чей начавший распадаться зрачок беспомощно бился из стороны в сторону, не фокусируясь ни на чем. Гнилые зубы пленника безостановочно стучали, и он силился что-то сказать, но изо рта, вместо слов, вытекла лишь кровавая слизь. Руки с пальцами, ногти на которых были содраны, заскользили по закованной в броню руке Фалкона, оставляя на ней кровавые следы.
- Этот человек... - Кисара старалась не смотреть на бьющегося в тисках руки храмовника мужчину. Она чувствовала, как в обрывках его души мечутся остатки сознания, а во впалой груди все еще бьется сердце, пусть и пораженное Скверной.
- Это уже не человек, - бесстрастно ответил Фалкон, резко произнеся то, что не хотела признавать южанка. Пальцы бездушного сильнее впились в лицо несчастного, разрывая кожу и продавливая мясо.
- Эй! Ты же... - Таллаг решительно шагнул вперед, не желая смотреть на мучения неизвестного ему мужчины, но в этот момент, пальцы Фалкона сомкнулись и зверолюд замер, глядя на то, как голова незнакомца сминается под ладонью гиритца, словно гнилой плод, разбрызгивая в стороны кровь и бурую жижу.
Отвратительный хруст черепа и резко оборвавшийся хрип пораженного скверной мужчины, прозвучали с пугающей четкостью, после чего послышался глухой звук - обезглавленное тело упало в лужу под ногами храмовника. Неожиданно судорога прошла по мертвецу, и его пальцы заскребли по мостовой, ноги забили по камням, а спина выгнулась дугой.
- Гирит не защищает тех, кто отвернулся от Его божественного света! - прорычал Фалкон и с силой наступил корчащемуся телу на грудь.
Тяжелый латный ботинок храмовника без труда сокрушил ребра, проломив грудную клетку и пригвоздив к земле затихшего теперь уже навсегда мертвеца.
Испуганные дети, за спиной Таллага заплакали.
* * *
Гирион слышал, как разбилось окно в одной из комнат, но даже не отвлекся, чтобы посмотреть, что случилось. Идущий следом за ним Алектис указывал путь, а обо всем остальном позаботятся боевые братья оставшиеся снаружи.
Рыцарь-защитник с трудом миновал узкий для себя коридор, разломав висевшие на стенах полки и раздавив опрокинутый когда-то горшок с увядшим цветком. В доме царило запустение и разруха: повсюду скопилась пыль и мусор, словно хозяевам совершенно не было дела до вида их жилища, кое-где даже начали появляться пятна плесени.
Спертый воздух отдавал сыростью и в нем угадывался едва ощутимый смрад разложения, который храмовник почувствовал, оказавшись в просторной комнате, где обнаружил две лестницы, ведущие в подвал и на верхние этажи. Скверна отравляла все вокруг себя, заменяя новое - ветхим, здоровое - больным, а жизнь - тленом разложения.
- Сначала осмотрим то, что вверху. - Алектис взглядом указал на тянущиеся вверх ровные ряды ступеней из потемневшего дерева.
Гирион не стал противиться воле пастыря, хотя сам он предпочел бы спуститься в подвал и встретиться лицом к лицу с тем, кто там прячется. В том, что источник Скверны именно внизу, гиритец не сомневался. Опыт подсказывал ему, что гниль всегда жмется к земле, там не слышно молитв и не видно солнечного света.
Гирион чувствовал, как что-то темное замерло в тревожном ожидании, и двуручный меч храмовника с шелестом покинул заплечные крепления. В слишком узких, для крупного монаха, помещениях от грозного оружия было мало проку, но нечеловеческая сила Гириона вполне позволяла ему наносить и колющие атаки клинком, который смог бы удержать далеко не каждый мужчина.
- То, что прячется внизу от света Гирита, никуда не денется, брат. Оно застигнуто врасплох и зажато в угол, а посему будет драться до последнего. - Алектис почувствовал сомнения Гириона. - Я не хочу, чтобы в разгар боя нам ударили в спину. Поднимайся сразу на последний этаж.
Рыцарь-защитник кивнул, признавая правоту пастыря, и его латный сапог опустился на первую ступень, жалобно скрипнувшую под весом монаха.
Подниматься Гириону пришлось боком, так как его ноги оказались слишком крупны для ступеней. Алектис, некоторое время стоявший внизу и смотревший на спуск, ведущий в подвал, пробормотал короткую молитву Гириту и огляделся. Взгляд пастыря стал пустым, сейчас он более явственно ощущал присутствие Скверны, пропитавшей эти стены. То, что показалось ему неясным видением на улице, сейчас превращалось в отчетливую тень. Сосредоточившись, храмовник начал шептать молитву богу-защитнику: - Тот, кто защищает нас от Скверны, тот, кто дает детям своим силу служить своим щитом, тот, кто ведет нас по праведному пути, прошу, освети это место, разгони мрак и позволь мне увидеть истинное Зло, дабы сокрушить его, во имя твое.
Последнее слово короткой молитвы сорвалось с губ храмовника, вместе с горестным вздохом. Гирит Защитник, как и прежде, не обращал свой взор на тех, кто называл себя его детьми. Нынешние гиритцы обладали лишь малой толикой былого могущества ордена, и от этого у Алектиса щемило в груди.
Никто из ныне живущих храмовников точно не знал, почему их бог отвернулся от них, никто не ведал, чем они провинились перед Гиритом и каждый боялся думать о том, что будет с орденом дальше.
Все больше и больше братьев Алектиса погибали, практически лишенные благословения. Те, кого боевые братья называли пастырями, сами с трудом находили отблески серебристого света в окружающем мраке, из последних сил стараясь провести всех по неясному пути.
Но монахи продолжали держать все это втайне от жителей Ариарда, в чьих глазах они до сих пор оставалась единственными защитниками. Освященное древнее оружие и броня, передававшиеся теперь от погибшего гиритца - воина тому новичку, что должен сменить его, да остатки дара пастырей - все, что некогда могущественный орден мог сейчас противопоставить Скверне.
Выращенные на непрекращающихся молитвах, нынешние храмовники уступали в силе своим предшественникам все больше и больше, и гибли гораздо быстрее, не в силах на равных сражаться с крепнущими силами Зла. Каждый раз, когда в храм-монастырь приносили новорожденных младенцев, Алектису становилось горько от осознания того, какая судьба уготована невинным детям.
Только несгибаемая воля и нерушимая вера помогали пастырю не сойти с выбранного пути. Он был убежден, что все происходящее это испытание, которое Гирит выбрал для своих детей. Если они будут стойкими, если они не убоятся судьбы и продолжат служить щитом бога, то он вновь обратит свой милостивый взор в их сторону.