Мечта поэта (СИ)

Вот классика мировой литературы Ивана Бунчича наверняка никогда в жизни не допрашивали, удерживая на месте, чтобы не ушел от ответа, узлом в заднице! Тот еще метод, доложу я вам! И стыдоба нереальная. Но этому чурбану у меня за спиной все мои тонкие душевные переживания совершенно не интересны. Он вновь сосредоточен, деловит и уверен, что нечего попусту лежать, дожидаясь конца вязки, если делом в это время можно заняться! И ведь не сбежишь от него, раньше времени с узла не соскочишь!
Стэфен выспрашивает у мрачного меня все последние новости. И про стрельбу посреди города, и про то, что говорил мне Сван, и про убийство Кена Циммермана. Интересуется, кто разворотил мне жилище, и я, вывернув шею, смотрю на него в изумлении — кто ж, если не южные гости, которые и вскрыли мое жилище, будто баночку с монпасье? Но он только недоверчиво цыкает зубом.
— Ерунда. На фиг им все громить? Им ты был нужен. А тут, — альфа тычет в сторону темной квартиры рукой, — ощущение, что кто-то что-то очень тщательно искал. Основной вопрос: что? Что могли искать здесь у тебя, Орри? Так, что книжки в шкафу и те все перетрясли… А подушки на диване порезали.
Это известие меня доканывает. Еще и диван! Сволочи! Но Стэфен окончательно разнюниться мне не позволяет, а трясет как осинку, добиваясь чего-то, чего я понять уже совсем не могу. За всеми этими разговорами, не заметив как, рассказываю ему и про Питера, который тоже был в том злосчастном торговом центре, где грохнули Циммермана.
Питер…
Тут меня вновь накрывает, и это — типичная слезливая совестливость. Получается ведь, что я изменил своему бете! Порядочные омеги, прежде чем лечь в кровать (в кровать, а не на пол!) с новым потенциальным членом триады, это свое намерение согласовывают со своим уже имеющимся партнером. Как минимум знакомят его с третьим, а как максимум по результатам знакомства приглашают обоих в общую постель… А я? Я бездумно, словно в каком-то бреду, отдался совершенно незнакомому мне альфе! Отдался тайком от своего беты Питера. Прямо на его дорогом пальто. В прихожей! Подставил зад, да еще и крутил им как дешевая шлюха, наслаждаясь процессом… Черт, черт, черт!
И ведь было, чем наслаждаться! Было! То, что я испытал сегодня, ощущалось как что-то невероятное, что-то из разряда «никогда раньше», что-то очень близкое к «после и умереть не жаль». Но Питер?.. Как же Питер?.. Питер, который сейчас, наверно, сидит рядом с больным папой и держит его за слабеющую руку…
Или, зараза такая, летит в самолете в тот самый город, билет в который я нашел в кармане его джинсов, когда собрался их постирать! Тайком от меня летит, нагло прикрывшись липовой болезнью папы!
И как-то после этой незатейливой мысли совесть разжимает свои мелкие острые зубы-иглы, и на душе сразу становится легче. А потому когда альфа вдруг прерывает череду своих очень деловых и точно сформулированных вопросов про убийства, допросы и действия полиции и спецслужб не менее кратким, но куда более неуверенным и заискивающим предложением: «А может, еще разик?..», я соглашаюсь, практически не задумываясь. Тем более что кашемировое пальто Питера, на котором все это разнузданное безобразие и творится, все равно придется в чистку нести…
Во второй раз все еще лучше, чем в первый, хотя моя задница без привычки к призовым размерам альфы и вообще к такому интенсивному сексу, кажется, уже дымится от трения — впору огонь из нее добывать. Вульф теперь нежен и нетороплив, двигается длинно, с томным сладострастием, а не с обычной для него расчетливой скупостью. Напротив, сейчас он щедр на ласку, как никто раньше за всю мою жизнь.
До него я был уверен, что эрогенная зона у меня одна — промежность. Если конкретнее: член и анус. Теперь же вдруг обнаруживается, что я постыдно остро завожусь от прикосновения губ к тонкой коже на сгибах локтей и под коленями. Завожусь просто-таки нереально, до мурашек и поджавшихся пальцев на ногах. Но еще крепче штырит от прикосновений к телу альфы — сильному, поджарому, гибкому. Один раз в ходе этого безумного секс-марафона я кончаю просто оттого, что с замиранием сердца нащупываю самыми кончиками пальцев не по-альфьи шелковистый пушок в том месте, где на крепких, даже угловатых ягодицах Стэфена берет начало расселина между половинками — наверху, у копчика. Дальше к шее вдоль позвоночника у него идет довольно жесткий и густой ирокез, а вот здесь, именно в этом неожиданном для меня местечке все так нежно… так… Нет слов — как.
Я глажу Стэфена и млею, пока совсем не нежный член этого здоровяка исследует самые глубины моей личности. Как он только меня не крутит, в какой только позе не берет! На спине, в коленно-локтевой, на боку, в позе знакомого с детства упражнения «Березка», когда мой собственный член болтается где-то наверху, прямо над моим же носом. А после еще и еще раз — уже усадив меня на себя сверху и, наконец, стоя, когда я, оказавшись у него на руках, вынужден обхватить его ногами за талию, а руками за шею… И самое главное, все это вовсе не гимнастика ради гимнастики и не «показательное выступление». Все по-настоящему, и каждая поза действительно дарит новые ощущения и открывает альфе дополнительные возможности нежить меня, целовать в самых удивительных местах, покусывать и гладить.
После того, как уходит первая сексуальная ярость, у Стэфена убираются и клыки. Так что когда он вбирает мой член в рот, я наслаждаюсь минетом сполна, без риска безвозвратных потерь. А потом сам хочу ответить тем же. В итоге альфа кончает мне даже не в рот, а в самое горло, захлебываясь рыком и наслаждением. И даже сперма его оказывается для меня настоящим лакомством! После приходится долго возиться с его болезненно напряженным узлом — вылизывать его, ласкать руками. Но Вульф реагирует на все мои действия так ярко и открыто, что ублажать его — сущее удовольствие.
— Ты невероятный, — заключает он в конце, когда мы оба, вымотавшись и удовлетворившись, лежим на смятом до полной непригодности пальто Питера, подложив под головы вонючий чудо-зипун Алекса Глейка. — Ума не приложу, что теперь с тобой делать.
— Можно то же самое. Но все же лучше не здесь, а на постели.
— Дурень, — говорит он нежно, но как-то устало. — Я не гожусь для тебя. Совершенно.
Я, естественно, вскидываюсь, собираясь запротестовать… И в этот самый момент прямо у нас над головой громко и противно звенит дверной звонок. Альфа, мгновенно превратившись из ленивого кота в охотящегося волка, зажимает мне рот рукой, призывая к молчанию, а после, поняв, что я его немой приказ осознал, бесшумно поднимается, приникая к дверному глазку. Я смотрю на его неясную в темноте фигуру, на его движения, которые вновь стали скупыми и четкими. Смотрю и боюсь. До одури, до мгновенно оцепеневших и заледеневших пальцев на руках и сбившегося дыхания.
Наконец, Вульф возвращается ко мне на пол и тихо шепчет в самое ухо:
— Это твой сосед — старый альфа, с которым ты сегодня ездил следить за «будущим трупом». Он меня через дверь почуять не должен — я подавителями запаха изрядно себя обработал. Даже странно, что ты меня все-таки узнал… Так что ты отойди чуть дальше и крикни ему, что ты дома, но мокрый — из душа. Я уйду, ты тут приберешься, чтобы скрыть следы нашего с тобой… нежданчика. А после иди и как следует смой меня с себя. Поверь, не стоит ломать свою жизнь из-за этого…
Альфа шепчет, едва шевеля губами. Я слушаю, и в душе моей нарастает какой-то колкий и неудобный, угловатый ком. «Нежданчик», стало быть… Вот, значит, как… Звонок принимается турлютютюкать вновь, а Стэфен поднимается на ноги, вытягивая в вертикальное положение и меня.
— Давай. Отзовись, пока он не начал тревожиться и не затеял какие-нибудь ненужные действия.
Глядя ему в глаза — тревожно отблескивающие в темноте, прищуренные до остроты бритвы, — я делаю все, что он мне велит: говорю Алексу, что я мокрый и что как только закончу мыться, сразу к нему заявлюсь.
— Не торопись, Орри, красота ты моя. Мойся… гм… в свое удовольствие.