Академия времени
Я сбивчиво рассказала ей о случившемся и минут пять терпеливо ждала, пока она отчитывала меня за непослушание.
— Но все же хорошо закончилось, — вставила я, едва мама замолчала, чтобы перевести дыхание.
— Время покажет, — покачала головой она. — Иди на кухню, овощи помой.
* * *На обед к господину Прожирани пришли самые уважаемые господа Антирона. Все чинно расселись за столом и принялись за обед. Решать личные и городские вопросы они будут позже, за стаканчиком крепкой осицы — невероятно жгучего, но оставляющего сознание кристально чистым алкоголя. Сегодня мама запретила Юниле прислуживать в столовой. Ей хотелось самой украдкой послушать, о чем будут говорить господа. Была и еще одна причина — за последний год Юна сильно вытянулась и стала привлекательной девушкой с аппетитными округлостями, и Агуста, так звали мать Юнилы, не хотела, чтобы похотливые гости господина Прожирани положили на нее глаз.
Девушка томилась в неведении, хлопоча на кухне и не решаясь ослушаться строгого наказа. Но Юне так хотелось взглянуть на градоправителя и убедиться в том, что он не передумал, что все валилось из рук. Мама бранила ее каждый раз, как забегала на кухню за новым блюдом или приносила грязную посуду.
— Соберись, девчонка! Хочешь, чтобы господин продал нас на мельницу или в плавильни? — прошептала мать, сгружая в бадью тарелки и утирая пот со лба. — Не пришел твой градоправитель, обманул, а ты, глупая, и поверила.
По дому разнесся звук уверенного стука в дверь.
* * *Не дожидаясь, когда мама отправит меня отпирать, я сама бросилась в прихожую и распахнула двери настежь.
— Смотрю, меня здесь ждали, — улыбнулся градоправитель, входя в дом. — Ну хоть ты мне рада. Я опоздал, ужин уже закончился?
— Пьют, — махнула я рукой в сторону каминной.
Мужчина, посмеиваясь, снял перчатки, потом плащ и отдал мне.
— Ты тихонечко проведи меня к маме. Мне нужно с ней потолковать, — тихо проговорил он.
Но шептаться не было нужды — из каминной доносился громкий смех, господа даже стука не расслышали. Я кивнула и повела градоправителя прямо на кухню, уж куда-куда, а сюда господин никогда не захаживал.
Мама всплеснула руками и запричитала:
— Что же ты, дуреха, такого гостя — и в печной угол привела?
— Не ругай ее. Я сам приказал, — вступился за меня градоправитель, — слыхал я, что у моего поверенного гениальный счетовод, но вот уж не думал, что это женщина, да еще и невольница! Покажи-ка мне, как ты счет ведешь.
— Сию минуту, — ответила мама и бросилась к буфету за расходной тетрадью.
Градоправитель полистал, почитал, качая головой да хмыкая, потом улыбнулся и проговорил, возвращая тетрадь:
— Ценный ты работник, к себе бы в ратушу забрал, да долг у нас большой по пошлине, придется амнистанцу отдать. Вы собирайтесь, а я с Прожирани переговорю. Лишнего не берите, больше двух дней у меня не пробудете, а там новый хозяин о вас позаботится.
* * *Господин Прожирани был весьма недоволен тем, что придется расстаться со своими невольницами, но перечить градоправителю не решился. Только намекнул на премию, чтобы возместить убытки от покупки новых работниц.
Вечером Юнила и Агуста покинули дом, в котором провели двенадцать тяжелых, но по справедливости не таких уж и страшных, как могло бы быть, если бы они попали в другое место, лет.
От монотонного покачивания кареты, везущей их в дом градоправителя, Юна уснула, положив голову на плечо матери. Агуста смотрела в окно невидящим взглядом и гадала, что же принесет им завтрашний день. По щеке женщины скатилась слезинка, за ней еще одна.
— С днем рождения, доченька, — прошептала Агуста, погладив безмятежно спящую дочь по щеке огрубевшими от работы пальцами. — Возможно, этот день рождения принесет нам спасение… или погибель.
Юна пошевелилась, устраиваясь поудобнее, но не проснулась. Она в этот момент была очень далеко от Антирона, во сне вернувшись в то утро, когда собиралась на аттракционы.
* * *— Приехали! — разбудил меня выкрик кучера.
Выбравшись из кареты, мы оказались на большом, залитом лунным светом дворе.
— Поторапливайтесь! — прикрикнул возница, отгоняя нас от кареты, чтобы увезти ее под навес.
Мы стояли перед входом в огромный, намного больше, чем у господина Прожирани, дом или даже дворец!
— Подержи, — сказала мама, передавая мне свой узелок с вещами. — Схожу разведаю, что к чему.
И мама смело пошла к двери. Я же держала наши вещи и боялась даже пошевелиться.
— А это что у нас тут за красавица? — спросил высокий парень, выскакивая у меня из-за спины, как чертик из табакерки.
— Юнила, — представилась я.
— Родо, — ответил парень. — Я помощник конюха, а ты?
— А нас с мамой градоправитель собрался кому-то подарить, — призналась я.
— Ух ты! И кому же? — заинтересовался Родо.
— Я точно не знаю, но вроде бы какому-то амнистанцу, — пожала плечами.
— Везунчики, — протянул парень.
— Почему? — спросила я, поглядывая на дверь, за которой скрылась мама.
— Так у них же невольников нет! Вас подарят, а новый хозяин отпустит, — пояснил помощник конюха.
Отворилась дверь, из нее выглянула мама и позвала меня.
— До встречи, Родо, — попрощалась я и побежала к ней.
Нам выделили почти такую же комнатку, в какой мы с мамой жили у господина Прожирани. Две узкие, грубо сколоченные кровати, один стул, стол и два сундука у кроватей. Здесь только окно было чуть больше, чем в нашей прежней каморке. Но вид из него был такой же — на стену заднего двора. Нам ничего не объяснили, не сказали, что делать, просто оставили в комнате до распоряжений господина.
— Ложись спать, Юна, — проговорила мама, укладываясь на кровать прямо в одежде.
Я поступила точно так же, но спать совсем не хотелось. В душе, словно отголосок из детства, поднималось предчувствие чего-то волшебного.
— Мама, — позвала я.
— М-м-м? — вопросительно промычала она в ответ, даже не повернувшись.
— Как думаешь, у нас все будет хорошо? — спросила взволнованно.
— Спи, — приказала мама и добавила чуть позже на нашем родном языке: — У нас обязательно все наладится.
Мы очень редко говорили на родном языке. Господин Прожирани сильно бранился на это, и мама только изредка заставляла меня повторять слова, чтобы я не забыла речь недосягаемой родины. Родинарский язык стал моим родным, маме же пришлось трудно в первые годы невольничьей жизни. Она два года училась и только после того, как разобралась с письменностью, стала вести бухгалтерию господина, до этого же ей давали самую тяжелую работу по дому, а из меня в то время помощница была плохая, и маме приходилось работать за двоих, чтобы меня не продали в подмастерья.
Так я и уснула, заблудившись в воспоминаниях о днях, когда была ребенком без детства.
Утром нас разбудила грубая женщина, назвавшаяся Донатой. Она принесла новую одежду и велела помыться.
— Приведите себя в товарный вид, замухрышки. А то опозорите нашего господина, — проговорила она напоследок и ушла. Через пару минут нам принесли бадью, два ведра холодной воды и маленький мыльный камень, один на двоих.
Принесенная Донатой одежда была просто великолепной по сравнению с нашими серыми бесформенными платьями. Мы помылись, оделись, заплели друг другу еще влажные волосы в косы и сели на кровати в ожидании дальнейших распоряжений. Ожидание продлилось долго. Уже наступил полдень, а за нами так никто и не пришел. Я очень хотела есть, но молчала, зная, что и мама голодна.
Только к вечеру опять явилась Доната и повела нас в господскую часть дома.
— Молчите и не поднимайте взгляд от пола, — наставляла она. — И не вздумайте все испортить. Не понимаю, что господин в вас нашел. Я ему столько лет исправно служила, а он вас выбрал.
Женщина явно злилась на нас, но я никак не могла понять, чем мы так провинились.