Девайс

все ближайшие блюда. - Знаешь сколько таких как ты, жопой торгуют, чтобы хлеба кусок купить. А ты в тепле живешь, на нашей шее! Ты работу даже нормальную найти не можешь! Ты никто!
- Ну что ты, в самом деле..., - продолжала женщина свои вялые попытки успокоить хозяйку дома, но даже невооруженным глазом было видно, всю фальшь ее стараний. Казалось что делала она все это скорее потому что, просто так было надо. - Ты же знаешь современную молодежь. Вжизь места в транспорте не уступят. Повтыкают в уши свои наушники, рожи отвернут. О каком уважении можно говорить? Больную мать, при посторонних в грязи мешает. Ох-ох.
Лена испуганно смотрела на происходящее и не могла понять причину такого резкого, а главное сильного выпада. Нельзя было сказать, что это редкость, но в основном причина была, хоть самая незначительная. То намусорила, то что-то забыла купить, то не так приготовила. И почти каждый раз такая сцена заканчивался как минимум пощечиной. Но, а если вмешивался отец, ту можно было и кулаком получить. Хотя происходящее в этом доме, его уже давно не волновало, все же мать, практически всегда насильно пыталась подключить мужа к скандалу. Да он особо и не сопротивлялся, ведь это хороший повод выплеснуть накопленную внутри злобу и обиду на собственную жизнь. И лишь одно, в этом замкнутом круге никогда не менялось, Лена всегда была козлом отпущения, хотя конечно же, ни в чем не виновата.
А Раиса уже пошла в слезы, и всем своим жалким видом, словно бездарная актриса, привлекала внимание, косясь в сторону кухни. Пока наконец, на рев, оттуда не вышел Александр. Он с нескрываемым отвращением посмотрел на красное, заплывшее, и заплаканное лицо своей жены, а потом с таким же взглядом на запуганную шумом дочь.
- Что случилось? - монотонно и безучастно спросил он.
- Эта гадюка надо мной издевается..., - сквозь слезы, но без малейшей запинки моментально ответила Раиса, будто наперегонки. - Пригрели змею на груди.
- Я ничего..., - попыталась оправдаться Лена, но в ответ лишь получила оплеуху.
- Иди в свою комнату и не смей оттуда вылезать, пока тебе не разрешат! - громко и злобно прокричал отец, и указал на выход пальцем.
Лена мгновенно поднялась и так же быстро удалилась, громко захлопнув за собой дверь. А уже из своей комнаты она слышала голос матери, который нагло врал отцу про то, что случилось между ними, хотя с другой стороны, ему все равно было наплевать.
Девушку рвало, изнутри. Щека болела, но сердце болело еще сильнее. За что? Что она сделала? Ответа не было, как и не было смысла такой необоснованной жестокости. Раисе просто нравится причинять боль своей дочери, словно для нее это было единственным развлечением в ее загубленной, пропитой, поломанной жизни.
Лена легла на край дивана и поджала ноги. Она была в отчаянном положении. У нее нет отдушины, нет места, в которое можно было бы убежать. Нет человека, которому можно излить душу, и которому было бы не все равно. Одна лишь бабушка, да и та, что фарфоровая кукла. Что ей говорить, что стене, одинаково. А все эти страны фантазий и воображения, ровным счетом ничего не стоят, и работают только в фильмах. В жизни им нет места, нельзя уйти в себя так глубоко, чтобы не было бы слышно этого беспрерывного гула жизни. Он бесконечен и безжалостен, всепоглощающий и неудержимый.
Девушка просто лежала и окаменевшими глазами, смотрела на узоры своих обоев. Она не хотела думать, потому как, мысли несли лишь боль. Она не хотела кричать, потому как, крик привлечет внимание. Она не хотела жить, потому как, смысла в жизни не было. Так она и уснула. В очередной раз.
***
Мелодия звонка тихо, но настойчиво разносилась по комнате. Лена подскочила и схватила телефон, при этом не сразу поняв, что то был не будильник, а всего лишь рекламное сообщение. Единственное что тогда удивило, так это довольно позднее время для такого рода рекламы. Но зато девушка проснулась, и посмотрев на часы, с облегчением заметила, что еще не так уж и поздно, всего девять вечера. В коридоре было тихо, а значит, что родители или спят или ушли с гостями. Но скорее всего, просто спят. В противном случае, Лену бы разбудили и заставили одевать свою мать, и вполне возможно, сопровождать всю прогулку. А учитывая недавнишний скандал, сцена была весьма напряженной.
Девушка встала и подошла к зеркалу, рассматривая пекущую щеку. На ее облегчение след был едва заметен, но все же, был. Он припухлостью и красным пятном, перекашивал грустное лицо девчонки, как будто специально пытаясь лишить ее естественной красоты. Того последнего что у нее осталось.
- Это безмозглое дитя. Кому она надо..., - тихо эмитируя голос матери, прошептала Лена, глядя сама себе в покрасневшие толи от сна, толи от слез, толи от того и другого, мистически-завораживающие карие глаза, глаза дикого зверя.
Находиться в этой давящей тишине, Лена больше не могла, и потому решила выйти на прогулку. Девушка понимала, что про нее уже давно забыли, и если она тихо уйдет и тихо вернется, то это, скорее всего, останется попросту незамеченным. Достав из ящика, щетку-расческу девчонка принялась приводить себя в порядок, при этом так увлеклась, что даже накрасила губы своей любимой помадой, и подвела глаза. Потом Лена одела черную, широкую толстовку с капюшоном и единственные новые джинсовые шорты, по пошлому короткие. Но если учесть ее худые ноги, со шрамами, царапинами, синяками, то надлежащего эффекта, они никак не вызывали. Вид у Лены был почти мальчишеский, но по-другому она и неумела одеваться. Научить ее было некому, а вот наоборот, пресечь, этого хватало. Любая юбка короче колена, автоматически делала ее проституткой в глазах родителей, а макияж ярче обычного, мгновенно добавлял приставку подзаборная. Но а, такой стиль, делал ее еще более незаметной, что девушку вполне устраивало.
Осторожно и как можно тише, Лена вышла в коридор и прислушалась. Там по-прежнему было тихо. Тогда она смелее направилась к дверям, и выйдя из подъезда, наткнулась на свою бабушку, сидящую на лавочке и смотрящую в звездное небо. Но поняв, что та одна, молча, с опущенными глазами, прошла мимо. Поймав лишь уже до боли знакомый, беспомощный, трусливый взгляд. Но девушка не обижалась на свою малодушную родственницу. Она даже, в душе, жалела бабушку, вспоминая сколько побоев пережила та, сколько вытерпела, пока дедушка был жив. Жалела и боялась. Боялась, что станет такой же. Трусливой и беспомощной, кем она уже почти и является. Но с другой