Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы
Социалистические преобразования, развернутые в западных областях Белоруссии в 1939–1941 гг., на первый взгляд впечатляют многовекторностью, охватом различных, как магистральных, так и периферийных областей жизнедеятельности. Но, несмотря на масштабы работ по советизации западных областей Белоруссии, они коренным образом не изменили образа жизни большей части населения. Главное, на что были направлены усилия советского руководства — на подготовку арены будущих военных действий (передислокация войск, укрепление оборонительных рубежей, обеспечение безопасности новой границы и прилегающих к ней территорий). Именно военно-стратегические цели обусловили репрессии в отношении политически неблагонадежных групп населения. Остальные мероприятия советской власти на территории Западной Белоруссии были достаточно поверхностны и декоративны (в первую очередь это касается коллективизации).
Тем не менее, советизация западных областей Белоруссии происходила достаточно болезненно, сопровождалась ломкой прежнего и утверждением нового жизненного уклада, внедрением новых норм поведения, быта и морали. Жители западных областей Белоруссии по-разному относились к тем изменениям, которые начались с установлением советской власти. При внешне идиллической картине массовой поддержки советской власти, здесь хватало критически и враждебно настроенных по отношению к ней людей.
Одним из незапланированных советской властью последствий советизации Западной Белоруссии стало реструктурирование системы межэтнических отношений, изменение характера межэтнического взаимодействия. Вчерашняя элита — польская группа — не выдержала своего рода культурный шок, испытываемый даже не столько от падения своего статуса, сколько от роста престижности еврейской группы. Посттравматический синдром польской диаспоры от потери государственности и влияния в обществе привел к нарастанию этномобилизационных процессов в среде поляков и неизбежно способствовал снижению адекватности восприятия остальных этнических групп, распространению ксенофобных реакций. Польско-еврейский межэтнический конфликт того периода был, на наш взгляд, в действительности не настолько глобальным и острым, как это запечатлелось в исторической памяти поляков. События 1939–1941 гг. способствовали увеличению психокультурной этнической дистанции между поляками с одной стороны и евреями и белорусами — с другой стороны, что имеет определенные отзвуки и на современном этапе развития межэтнических и межгосударственных отношений.
Ян Ежи Милевский (Jan Jerzy Milewski)
Вкючение «Западной Белоруссии» в СССР (1939–1941): новая точка зрения
В сентябре 1939 г., после нападения Германии на Польшу, ни польское руководство, ни общество не ожидали агрессии со стороны Советского Союза. Казалось, что пакт о ненападении, подписанный с СССР 25 июля 1932 г. и продленный в 1934 г. на 10 лет, защищает восточные польские границы. В конце 30-х годов XX века Польша, в соответствии с более ранними рекомендациями маршала Юзефа Пилсудского, старалась вести так называемую политику равновесия («равного удаления») в отношениях с Советским Союзом и Германией (26 января 1934 г. была подписана польско-немецкая декларация о ненападении). На практике существовали, однако, определенные отклонения от этой политики: нацистские министры охотились в Беловежский Пуще, но советских политиков там не было. Даже министр иностранных дел Максим Литвинов (Меир-Хенох Валлах), который родился в Белостоке и имел там близких родственников, проезжал через этот город относительно спокойно. Таким образом, возникла такая ситуация, что, с одной стороны, Адольф Гитлер связывал с Польшей чрезмерные ожидания, с другой — Иосиф Сталин необоснованно приписывал Польше стремление в союзники Германии. Власти ІІІ Рейха, завершая свои заигрывания с Польшей, длящиеся с 1933 г., действительно в последнем квартале 1938 г. сделали предложение о союзе и рассчитывали на положительный ответ. Перед Польшей ценой небольших уступок, благодаря предлагаемой совместной акции против СССР, немецкие политики открывали большие перспективы. На практике это, однако, означало зависимость от более сильного партнера. Здесь надо отметить, что идеологические соображения не играли тогда большой роли, так как оценка гитлеровской Германии до начала войны была совершенно иной, нежели после войны, когда нацистский режим отягощали неисчислимые преступления, принесшие невиданное число жертв. Последнюю попытку склонить польских политиков на сторону немецких предложений предпринял во второй половине марта 1939 г. министр иностранных дел Иоахим Риббентроп, но и она закончилась неудачей.
В ответ на британские и французские гарантии, предоставленные Польше, Адольф Гитлер 28 апреля объявил о прекращении действия декларации о неприменении силы, подписанной с Польшей в 1934 г. Польский министр иностранных дел Юзеф Бек отозвался речью, произнесенной в Сейме 5 мая 1939 г. Свое самое знаменитое выступление Бек закончил следующим образом: «Нам в Польше чуждо понятие мира любой ценой. В жизни людей, народов и государств есть лишь одна, ни с чем не сравнимая ценность. Это — чувство чести» [110].
В польской историографии в последние годы зазвучали голоса, утверждающие, что отклонение Польшей предложения Гитлера было безрассудным, неправильным решением. Самый выдающийся сторонник этой точки зрения, Павел Вечоркевич, умерший в начале 2009 г., констатировал: «Хотя принятие требований Фюрера и привело бы к постепенной вассализации Польши, но все же оградило бы страну и от четвертого раздела, и от сентябрьского поражения, и, наконец, от зверств обеих оккупаций» [111]. Единственная трудность в 1939 г., по его мнению, заключалась, в том, что такая основательная переориентация политики требовала подкрепления ее авторитетом, которого не имели тогда ни министр Бек, ни маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, ни президент Игнацы Мосьцицкий. Большинство польских историков относится критически к этой гипотезе. Станислав Жерко из Западного Института в Познани дал такую оценку: «Принятие немецкого предложения означало бы для польского народа шаг в пропасть» [112]. Такого же мнения придерживается известный историк и публицист Фома Лубеньский: «Парад перед Гитлером на Красной площади как следствие польско-немецкого союза закончился бы несравнимо хуже. Третий Рейх должен был проиграть, потому что имел идею только о немецком, или, более широко — расистском нордическом мире. А другим расам или народам мог предложить разные категории рабства. Следовательно, союз с Гитлером окончился бы для Польши не только поражением, но и позором участия в борьбе с целой европейской цивилизацией, к которой ведь себя причисляли поляки» [113].
В ситуации, когда ухаживания за Польшей неожиданно для Адольфа Гитлера закончились неудачей, он начал искать новых союзников, что и использовал Иосиф Сталин, обеспокоенный уступками западных держав Германии. Результатом явилось германо-советское соглашение, которое вошло в историю как пакт Молотова — Риббентропа. Таким образом, как пишет русский историк Сергей Случ, «Сталин, наконец, достиг давно желанной цели, которой являлось соглашение с национал-социалистической Германией. Более того, заключил с Гитлером договор на условиях, о каких он даже не смел мечтать» [114]. Тогда казалось, что благодаря соглашению Советский Союз получал только выгоду: как кратковременные (отодвигал момент возможного втягивания в войну), так и долгосрочные — получал значительные территориальные приобретения, которые были бы невозможны в случае действий, направленных на сохранение status quo.
Сточки зрения интересов Польши, подписание пакта, а точнее, секретного протокола, который делил сферы влияния в Центрально-Восточной Европе между СССР и нацистской Германией, с самого начала было очень невыгодным событием [115]. Вдобавок Польша не ориентировалась в содержании тайного протокола, хотя информацией на эту тему владели как американцы (передавшие ее англичанам), так и французы. Вероятно, союзники не поделились этими известиями с польскими властями, чтобы не ослаблять в Польше дух борьбы.