А еще я танцую
Странное дело. Я вас ни разу не видел, но волновался за вас, как когда-то волновался за своих детей, если у них что-то не ладилось, — даже спать не мог. Хотя почему «когда-то»? Они сейчас взрослые, но разве что-нибудь изменилось? Муж Евы мне не нравился (он умный сутяга и еще устроит ей веселую жизнь, когда будет решаться вопрос, с кем останутся дети), так вот, он мне не нравился, и я рад, что они разводятся, но при виде своей заплаканной несчастной дочери у меня сердце разрывалось. Когда я ее обнимал, ей было не 30 лет, а восемь.
В любом случае успокойте меня и расскажите, что там было, пока я на почве неудовлетворенного любопытства не начал изобретать всевозможные сценарии — от самого радужного до самого ужасного, — рискуя заслужить очередной упрек в том, что превращаю вас в персонаж романа.
Ну ничего себе! «Аделина Пармелан. Консультант». Я только ахнул. А уж когда прочитал продолжение, то и вовсе руками всплеснул. Почему? Потому что в своем предыдущем письме, интересуясь, чем вы занимаетесь, я сначала написал: «Что же у вас за кабинет? Может, вы специалист по хиромантии?» Как видите, я был недалек от истины!
Скажу вам со всей прямотой: слова, которые вы употребляете, — «восприятие тонких материй», «тайное знание», «колдовство», «чутье» — говорят мне о многом. Не потому, что я сам обладаю какими-то сверхъестественными способностями, — я ими не обладаю. Мое ремесло состоит в том, чтобы придумывать истории, но в реальной жизни я, ЖИВОЙ Пьер-Мари Сотто, скорее материалист. Никаких флюидов из атмосферы я не улавливаю. У меня крупные руки с широкими ладонями, но даже если я буду десять часов кряду прикладывать их к больному месту, боль никуда не денется. Я охотно отдал бы все свои литературные премии за дар облегчать чужие страдания, но я его лишен. Может, я и способен исцелять страждущих, но совсем чуть-чуть — при помощи слов, при помощи своего голоса. Поговори со мной.
С верой в эзотерику дело у меня швах, и если я обратился к экстрасенсам, то лишь от отчаяния. Когда все пути официального расследования зашли в тупик, а мои собственные усилия не привели ни к чему, я оказался в полной растерянности. Потому и пошел к экстрасенсам. Результат этой попытки вам известен. Вода? Мы обшарили близлежащие пруды. Испания? Представьте на минутку, как я сажусь в поезд до Мадрида и с фотографией Веры в руке хожу по улицам, приставая к прохожим: «Вы, случайно, не знаете эту женщину?» Вскоре я отощал бы, зарос бородой и невменяемым Дон-Кихотом бродил по Ламанче, пока не свихнулся бы окончательно. «Вы, случайно, не знаете эту женщину?»
И тут появляетесь вы, Аделина.
Поначалу я сам не понимал, чем вызван мой интерес к вам. Разумных объяснений не существовало. Ну, почти не существовало. Но потом появились эти… знаки. Пока я не готов рассказывать вам о них подробнее. Боюсь своими неуклюжими действиями сломать нечто очень хрупкое. Боюсь, что тонкая ниточка, которую я сжимаю пальцами, порвется.
Да, чуть не забыл. Не думаю, что вы утратили свой дар. Я думаю, что в тумане, который, как вам кажется, вас окружает, горит крохотный огонек, и этот огонек связан со мной.
Но пока рано об этом говорить.
У нас весна. В мое окно бьется как безумная синица. Мне больно на нее смотреть.
Обнимаю.
Пьер-Мари Сотто, обеспокоенный тренер
P. S. Ах да, дарственная надпись!
Che, come sole in viso che più trema,
cosi lo rimembrar dal dolce riso
la mente mia da me medesmo scema.
Это строки из «Божественной комедии» Данте. В переводе:
И солнца лик, поднявшись невысоко,
Настолько застлан мягкостью паров,
Что на него спокойно смотрит око.
[9]
27 марта 2013
От кого: Пьер-Мари
Кому: Жози
Дорогая Жози!
Вот ведь беда! С Максом вечно так. Все хохмим, все его подкалываем, а болезнь шутить не любит. Но согласись, с ним по-другому трудно. Второго такого оптимиста и жизнелюба еще поискать. Вот и я, похоже, недооценил ситуацию, а у него все вон как серьезно. Пожалуйста, передай ему от меня привет и попроси прощения. И обязательно напиши, как он будет себя чувствовать. Ему звонить-то в больницу можно? Мобильник у него с собой?
Конечно, я помню Лисбет, Бандоль и наши посиделки на террасе. У меня потом от смеха челюсть болела. Мы тогда, мягко выражаясь, немного перебрали. Она что, правда прочитала все мои книги? Это очень трогательно. Настолько трогательно, что я не представляю, как отказать ей в праве на адаптацию моего романа. Хотя, честно говоря, «Возвращение зверя» в постановке любительского театра — гм, гм (это я прочищаю горло). Ну хорошо. Договоримся так. Я даю разрешение на использование моего текста, но при условии, что меня не заставят смотреть на результат. По моим книгам поставлено десятка полтора спектаклей, из которых мне понравились два, нет, три. Все три — работа профессионалов.
Впрочем, не суть важно. Можешь дать ей мой электронный адрес. Мы с ней обсудим этот вопрос напрямую — в память о террасе в Бандоле и провансальском розовом.
Обнимаю тебя, Жози.
Пьер-Мари
27 марта 2013
От кого: Аделина
Кому: Пьер-Мари
Мой дорогой писатель и тренер!
Подростком я, как многие девчонки, вела дневник. Это была толстая записная книжка со Снуппи на обложке и хилым замочком на обрезе. Незадолго до ее покупки я прочитала дневники Анны Франк и решила, что, следуя ее примеру, тоже буду обращаться к воображаемой подруге. «Дорогая Китти» Анны Франк у меня превратилась в «дорогую Дженни» (скорее всего, позаимствованную из какого-нибудь сериала), которой я посвящала свои огорчения и сомнения, но главным образом — свои мечты о несбыточной любви того или иного одноклассника. «Дорогая Дженни! Сегодня случилось потрясающее событие: мне кажется, он посмотрел на меня, когда я прошла мимо него и встала в очередь в столовой. Честное слово! Подожди, сейчас я все тебе расскажу. Это было офигительно!» Далее на двенадцати страницах следовал рассказ о том, чего не было, утыканный идиотскими восклицательными знаками. В общем, понимаете. С учетом вышеизложенного наивно было бы ожидать от меня умения владеть искусством красноречивых умолчаний. А вы хотите, чтобы я рассказала вам, чем закончился вечер с Роменом, исключительно намеками. Думаете, это просто?
Я попытаюсь, хотя прежде упомяну, что я сегодня в прекрасном настроении. Все утро пела, наводя порядок в своем большом и сыром доме («Summertime», «Oh Happy Days!»), — думаю, вам не надо объяснять зачем. Как бы там ни было, ваша забота меня тронула. Представляю, как вы сидите на диване, закутавшись в плед, и читаете исландский детектив (плед я добавила от себя, чтобы вы не простудились, — видите, я о вас тоже забочусь; кстати, что там с бойлером?), через каждые пятьдесят страниц вспоминая обо мне, и улыбаюсь до ушей.
Заодно кое в чем вам признаюсь. Я вчера тоже весь вечер думала о вас. Это невероятно, но факт. Я радовалась тому, что со мной происходит, но параллельно радовалась — заранее — и тому, что завтра смогу обо всем вам рассказать. Я была с Роменом, но одновременно размышляла, как буду «впаривать» (ну и словечко! сама не знаю, как оно выскочило) вам свою историю. Подобное раздвоение личности случилось со мной впервые в жизни; если задуматься чуть глубже, то возникает вопрос: неужели я согласилась на свидание с банкиром с единственной целью — чтоб было чем вас развлечь? Отсюда логично вытекает и второй вопрос: верно ли, что, деля существование с писателем, ты автоматически подвергаешься риску превратиться в персонаж романа? Может быть, Вера как раз и чувствовала нечто в этом роде? Может, она просто боялась, что вы не в состоянии смотреть на нее иначе, чем через призму литературы? (Я оставляю в стороне других ваших жен, в особенности Пойдем, Котик — вряд ли ее куриный мозг терзали подобные вопросы; счастливая натура…) Как бы там ни было, после вчерашнего я немного лучше понимаю масштаб проблемы, с которой вы столкнулись, Пьер-Мари. Над вами прямо-таки тяготеет проклятие!