Лесной Охотник (ЛП)
— Заверни его! — сказал Бушен, завидев Олафа, вернувшегося с брезентом. — Кто-нибудь, кто хочет что-нибудь сказать, говорите сейчас. Я не знал его. Когда закончите, бросьте тело за борт. Кто-нибудь, заберите его винтовку и патроны. Comprenez? [Понятно? (фр.)] — его взгляд переместился на Майкла. — Ты мне нужен, — кивнул он. — Дойди до рулевой рубки. Передай Медине мой приказ вернуться на курс 4-2-0. Иди!
Похоже, самостоятельно Бушен сейчас этого сделать не мог, потому что ему предстояло поспешить и поговорить с грузным седобородым человеком — одним из двоих бортовых инженеров.
Майкл поднялся по лестнице в рубку. Неприятный, но, несомненно, способный швед все еще был у руля. Дождь неустанно хлестал по ветровому стеклу, и, хотя утро уже полностью вступило в свои права, видимость в выдавшуюся погоду была ограничена серыми прожилками капель, и разглядеть что-то можно было лишь метров на двадцать вперед от носа «Софии». Медина развалился в кожаном кресле, закрыв лицо руками.
— Вернитесь к своим обязанностям! — строго и возмущенно проговорил Майкл, тут же передав ему команду Бушена.
Медина отнял руки от лица, глаза у него были запавшие, словно он постарел на несколько десятков лет за последние полчаса.
— Мы все умрем здесь, — пролепетал он.
Майкл положил руку на рукоять револьвера на поясе.
— Если не станете выполнять приказ капитана, я этот процесс могу ускорить.
Итак, команда была исполнена. «София» легла на новый курс и, израненная и искалеченная, направилась в Англию.
— Мистер Медина! — позвал русский радист из своей радиорубки. — У нас сообщение для капитана!
Майкл не стал дожидаться, пока второй помощник соберет волю в кулак для ответа. Он сам направился в радиорубку. Странный статический шум, напоминавший игру на волынке, кошачий дурной вой и работу бензопилы одновременно, продолжал пульсировать из динамика.
— Нас все еще глушат? — спросил Майкл по-русски.
Радист ошеломленно уставился на него. Секунду назад он курил сигарету, а теперь едва не выронил ее, но удержал, выпустив из носа две струи дыма. Несколько мгновений у него ушло на осознание, а затем он выдавил слабую улыбку и ответил на родном языке.
— Глушат, да. Иногда они уменьшают помехи, чтобы послать нам сообщение и, может, получить от нас ответ, но потом снова запускают. У них шумовой генератор. Очень мощная штуковина, — он с уважением посмотрел на Майкла. — Ты откуда будешь?
— Я родился в Петербурге.
— Ах! — радист с улыбкой ударил себя в грудь и кивнул. — А я из Сталинграда… ну, когда я только родился, он еще Царицыном назывался. А ты хорошо говоришь по-английски.
— Ты тоже.
— Да. Мы тут русское красноречие не тратим на лишние уши, правильно? — он заговорщицки улыбнулся и протянул руку к ящику, где держал инструменты для радио, затем извлек оттуда самокрутку и предложил ее Майклу. — На, держи! Личный запас.
— Спасибо, — Майкл с благодарностью принял сигарету, но вовсе не потому, что собирался курить, а потому, что это был подарок от земляка.
Шум помех затих достаточно, для того, чтобы передать новое сообщение.
От немецкого судна «Копье» — норвежскому грузовому кораблю «София». Повторяем наше сообщение: капитан Мансон Кённиг просит о встрече между братьями по морю. Он искренне сожалеет, что пришлось применить такие жесткие меры. Капитан Кённиг просит дозволения ступить на борт вашего прекрасного судна. Капитан Кённиг прибудет безоружным, лишь с необходимой поддержкой экипажа. Он достаточно смел, чтобы ступить на борт вашего судна безоружным. Приемлемо ли это для капитана «Софии»?
Майкл задумчиво потер подбородок.
Помехи все еще были слабыми — немцы ждали. И Майкл собирался сделать то, за что его запросто могли повесить на этом судне сотню раз. Но, так как жизнь Вессхаузеров была под его личной ответственностью, необходимо было принять важное решение.
— Скажи им, что они могут прийти, — приказал Майкл.
— Я не могу этого сделать! — воскликнул радист, продолжая говорить по-русски. — Я понимаю, что ты корчишь из себя тут большого зверя, но полномочий у тебя нет, — его взгляд невольно опустился на револьвер. — Если только ты, конечно, не собрался форсировать события…
Намек был понят.
— Что ж, ладно, — вздохнул Майкл, извлек оружие и поднял его. — Скажи им, что они могут прийти. Полагаю, они все еще находятся по левому борту от нас. Скажи, что к капитану Кённигу мы отнесемся справедливо, но мы — будем вооружены. И если нам дадут хоть малейший повод, мы разнесем наших визитеров в щепки. Давай!
Радист нахмурился, но передал сообщение на немецком языке, которым владел на удивление хорошо.
Пауза длилась примерно минуты две, и помехи за это время усилились. А затем искаженный голос снова прорвался сквозь шум, произнеся одно лишь слово:
Принято.
И вновь зазвучали лишь помехи. Радисту пришлось убавить громкость.
— Итак, они в пути, — заявил он с кривой ухмылкой и ироничным фатализмом, понятным только истинному русскому человеку.
Глава восьмая. Приятный момент
— Что ты сделал?
Майкл стоял лицом к лицу с капитаном Бушеном в коридоре за радиорубкой, и лицо его собеседника было багровым от ярости. Оставшись спокойным, Майкл повторил то, что говорил до этого. Это случилось через двадцать минут после отправки сообщения, когда Бушен, наконец, освободился от огромного количества задач, которые было необходимо решить, чтобы сохранить «Софию» на плаву и удержать часть экипажа от панического бегства на спасательных шлюпках.
— Я позволил им прийти.
— Ты не имел права!
— Мне нужно увидеть, с кем мы имеем дело.
— Oui [Да (фр.)], а о том, что они увидят, ты подумал? — Бушен посмотрел Майклу прямо в глаза. — Что у нас только несколько винтовок и пистолетов, которыми мы отстреливались от их блядских пулеметов! Впрочем, они, надо думать, и так это поняли, но… Merde! [Дерьмо (фр.)], что за бардак!
— Да, бардак, согласен. Но мы сумеем найти пару способов разобрать его, как только встретимся с Кённигом.
— Твоими бы молитвами…
— Не волнуйтесь, — заверил Майкл. — Я знаю, о чем говорю.
Бушен ненадолго задержал взгляд на Майкле, затем покачал головой и лихорадочно провел рукой по мокрым волосам. С усталым вздохом он сказал:
— Так, заходи ко мне. Выпьем.
Майкл последовал за ним через дверь на другой стороне коридора. В каюте Бушена был иллюминатор, из которого открывался бы прекрасный вид на море, если б погода была не такой скверной. И, пожалуй, эта деталь была лучшей во всей каюте. В остальном здесь наличествовала двухъярусная кровать, стол, два стула, нуждавшихся в замене обивки, грязный зеленоватый ковер, старая напольная лампа, карикатурная картина, изображавшая марширующих солдатиков (казалось, ее принесли сюда из игровой детской комнаты), тусклая настольная лампа и стопка книг и газет, разбросанных по столу. На полке тоже стояло несколько книг — все в весьма плачевном состоянии. Было очевидно, что капитан любил есть здесь в одиночку и частенько пачкал книги остатками еды. К слову, несколько грязных тарелок тоже были сгружены в углу, и подходить к ним лишний раз не хотелось. В каюте совершенно жутко пахло — здесь стоял затхлый и спертый смрад грязных носков… как в дешевой ночлежке. Стены соответствовали навеянному образу: они были сделаны из сосновых панелей, но имели совершенно унылый и грязный вид.
Бушен ничего не объяснял и оправдываться за внешний вид своего обиталища явно не собирался. Он запер дверь и поставил свой автомат в углу, затем сел за стол, открыл нижний ящик, из которого извлек полупустую бутылку коньяка и один стакан, стекло которого — Майкл отметил это — уже потемнело от пятен янтарного напитка, потому что его, видимо, никогда не мыли. Бушен налил коньяк в грязный стакан и протянул его Майклу. Тот принял его без колебаний — в конце концов, это был явно не самый худший напиток, который ему приходилось пить в жизни.