Лабиринты Сборник фантастических произведений
Вацлав Ластовский
ЛАБИРИНТЫ
Сборник фантастических произведений
ЛАБИРИНТЫ
I
Уже несколько лет у меня стало обычаем выезжать на неделю-две в какой-нибудь закуток Беларуси для изучения родной старины. Меня давно манил к себе седовласый Полоцк своим романтичным прошлым, уходящим в легендарные времена. И в этом году я решил пару свободных летних недель провести в Полоцке. Моё намерение подкрепило письмо, полученное из Полоцка от тамошнего археолога-любителя Ивана Ивановича, который сообщил, что у него образовался кружок любителей старины из местных жителей.
«В наших вечерних свободных беседах и вправду оживают прошлые века в сказках, легендах и фантазиях…» — писал он мне в своём письме. Вечером того же дня в Вильно я сел в поезд, а на другой день утром уже шёл старыми улицами Полоцка, подыскивая гостиницу.
Днём побывал у Ивана Ивановича, где осматривал интересные изразцы и металлические бляшки из раскопок в древней княжеской усадьбе в Бельчицах. Познакомился там с двумя участниками, как они сами говорили, «Археологического вольного братства». Один из них был местный чиновник, обрусевший немец, которого я знал по брошюре, написанной им когда-то, в пору модного и полезного для чиновничьей карьеры русификаторства. В той брошюре он доказывал, что по-российски надо писать не «Полоцк», а «Полотск» и, что якобы такое изменение древнего названия позволит достичь «обрусения края». После той брошюрки в местной российской писанине завёлся хаос: некоторые начали и вправду писать «Полотск», «полотский» и т. д., а другие пошли ещё дальше и писали «Полотеск». Впрочем, консерваторы и местные жители остались при старом названии.
При нынешнем, личном знакомстве я узнал, что он уже 40 лет собирает материалы и документы краевой истории, что у него две комнаты битком набиты этими материалами, среди которых есть бесценные вещи.
Второй был бывший местный помещик, который оставил хозяйство, распродал землю и теперь жил в Полоцке в своём собственном домике с садом на собственные средства. У его отца были какие-то близкие отношения с васильянами, а он сам интересовался главным образом демонологией, кабалистикой и т. п. Имел, как зарекомендовал мне его Иван Иванович, у себя «чернокнижную библиотеку», которую никому не показывал и не давал читать. Знал он еврейский язык и время от времени заходил в жидовскую синагогу подискутировать.
И мы условились встретиться все вместе с этими, а кроме того и с другими участниками «вольного братства» на квартире у Ивана Иваныча.
Вечером прибыло ещё двое. Местный полоцкий мещанин Григор И., молчаливый, седоусый старец, который упорно говорил только по-белорусски, а иногда притворялся, что не понимает некоторых слов по-русски и, несколько раз переспросив, повторял слово в переводе на белорусский, с особым ударением. Мне его отрекомендовали, как Подземного человека, он изучал различные легенды о подземных ходах и чудесах, сокрытых в них, и умел рассказывать об этом с поражающим реализмом, но, заключая, всегда уточнял: «Да рассказывают, но кто знает, есть ли в этом хоть капля правды».
И, наконец, последним участником «братства» был средних лет учитель городской школы, который интересовался главным образом историей кривичей до принятия ими христианства.
Перезнакомившись, расселись мы за столом в удобных креслах, глубоких и мягких, с широкими подлокотниками. На столе весело шумел самовар, и красовалась бутылка, покрытая пылью и плесенью, с водкой «Старка». На тарелках соблазнительно были разложены всякого сорта копчёности: окорок, зельц, колбасы, которым нет равных в мире, если они приготовлены по старинным рецептам руками белорусских домовитых женщин.
После второй-третьей рюмки Подземный человек подвинулся ко мне и стал доказывать, что гора, на которой стоит Верхний замок — насыпная. Что первоначально это была могила знаменитого властелина всей прибалтийской «ратайскай» Скифии, а позже её увеличили, и там стояла божница, посвящённая Деве-Солнцу, которую чтили здесь в виде огненной птицы с девичьей головой. При этом он достал из кармана и подал мне бронзовую подвеску со стилизованным рисунком, очень примечательного, но невиданного мной доселе стиля. На одной стороне подвески был змеевик, а на другой Дева-Солнце — фигура птицы с человеческой головой, окружённой ореолом.
— Такие подвески в старину часто находили у горы, а эту я сам нашёл в песочке.
В наш разговор вмешался учитель, который сказал:
— Я вижу, что вас удивляет необычный стиль подвески. И я уверен, вы думаете — вот какой грубый примитив! Люди хотели что-то сотворить, но не смогли овладеть техникой, и сделали лишь тень подобия реальных змей. Вот как раз в этом кроется наше самое грубое непонимание старины. Проследите за развитием искусства в Греции: там после грубо реалистичных скульптур Фидия и его современников, после вульгарного классицизма наступает период поздний — византийский. Стиль византийский — это не упадок искусства, а его высшая степень. Первый период принадлежит, как и в развитии религии, к боготворению природы, второй — к изменению природы по своему замыслу и желанию.
В первом периоде человек не уверен в своих духовных силах, и ему кажется, что зверь не только физически, но и духовно сильнее, звериный мир восхищает, человек его обожествляет. А потому охотно украшает свою голову бычьими рогами, тело покрывает медвежьими шкурами или рисует на нём подобия почитаемых зверей и гадов. А по ходу развития культуры человек познаёт самого себя и выше ценит свои духовные силы. Вместе с бычьими рогами он сбрасывает с себя и обожествление реальных форм в искусстве. Начинает сам творить несуществующие формы, устанавливает каноны искусства. Византийское искусство — это искусство более высокой формации, чем греческий классицизм, ибо оно не натуралистичное, а каноническое. То, что мы видим в Греции, повторяется везде, где только цивилизация доходила до высших ступеней: и в Ассирии, и Вавилоне, и в Египте, Индии, Китае и Японии…
Эта подвеска свидетельствует, что и мы, на этой земле, в этом краю, пережили расцвет собственной высокой культуры, которая погибла, которой останки очень редкие, являются лишь тайными знаками, доступные редким, я бы сказал, посвящённым людям. Наше несчастье в том, что в нашем краю нет пригодного для строительства камня или подходящих минералов. По этой причине единственный, подходящий для построек материал — дерево, наши художественные сооружения были деревянные, недолговечные. Наши письменные памятники не на камнях вырубались, а на бересте вырезались, они истлели или сгорели. Скажите, если бы в Египте, Индии, Вавилоне была деревянная культура, то знали бы мы нынче что-то о ней? Нет.
— Вы правы, — сказал помещик. — Наши предки пережили стадию высокой культуры. Как довод могу привести, что до сих пор среди нашего простого народа, который полтысячи лет ходит в чужом ярме, до сих пор имеются собственные названия важнейших небесных знаков. Например, звезду Венеру и сегодня крестьяне называют Чагир. Под названием Чагир фигурирует Венера в Супрасльском календаре XVIII века, где о ней говорится: «Звезда Чагир между всеми звёздами 10 мест в каждом месяце имеет, и трижды приходит на каждое место каждого месяца». Большую Медведицу называют Стожарами. Плеяды — Ситцем, или Утиным Гнездом. Орионов пояс — Кигачами. Три звезды около Млечного Пути называют Пряхами, или Железный Обруч: в голове Млечного Пути знают Касьбитов, а сам Млечный Путь называют Войсковым Станом. Названий этих сохранилось много. А что это значит? Это значит, что было когда-то время, когда у нас процветала астрология, глубокое знание которой было привилегией учёных, но также, видимо, были знания доступные всем сословиям.
