MMMCDXLVIII год (Рукопись Мартына Задека)
Александр Вельтман
MMMCDXLVIII ГОД
Рукопись Мартына Задека
Посвящается князю Николаю Ивановичу Трубецкому
КНИГА ПЕРВАЯ
Предисловие
Одно только время может удостоверить в справедливости описываемого событие.
Воображение человека не создавало ещё вещи несбыточной; что не было, чего нет, то будет. Обычаи нравы и мнения людей описывают параболу в пространстве времени, как кометы в пространстве вселенной. Если бы человек был бессмертен, то в будущем он встретил бы прошедшее, ему знакомое.
Часть первая
IТы всех приковал к себе той цепью, коей звены состоят из справедливости, доверенности и любви.
Около полувека после переселения Османов на берега Ливии, и вскоре после перенесения Столицы Великого Народа с берегов Понта на место Рима Босфоранского, в 1-й день. Травеня стечение жителей на Софийскую площадь было, необычайно. Волны народа уподоблялись не порывам громового Изолинского потока; но спокойному и величественному течению Ры, соединявшей между собою Запад, Восток и Юг древней Руси.
В толпах народа не было видно ни рубища, ни грустного взора: одежда и взоры на празднике дружбы были светлы.
Посреди площади, как усеченная пирамида Хеопса, высился возход. К нему-то в этот день сходились Босфоранцы, воспретить своего Властителя и сопровождать его в храм Вознесения.
День был прекрасен. Также, как и в древние времена Эллинов, славного Рима, и горделивых обладателей Санджак-Шерифа, также, как и в средние и новые времена могущества Северного Орла, когда пробудилось родство народов и соединило их под один кров, Юг был тих, спокоен, сладостен для жизни, а Босфорания славилась роскошною природой, легким воздухом и неиссякаемым источником богатства.
Столпившийся народ, в разноцветных одеждах, казался с высоты зданий Туркестанским ковром, разостланным по площади; но какая-то волшебная сила переливала на нем краски, перерисовывала узоры.
Взоры всех обращались к стороне моря, где был летний дворец Властителя. Оттуда до возхода, и потом до храма, пролегал путь, огражденный золотыми перилами и покрытый цветным бархатом.
Храм Вознесения был чудом зодчества. В нем, первые Христиане пели гимны Богу, пред посвящённым Св. Софии жертвенником, вылитым из чистого золота и серебра, украшенным драгоценными камнями и надписью Иустиниана: «Соломон, я победил; тебя!» В нем под мозаическими сводами, в мраморных стенах Ая-Софи, пели Иманы стихи Корана. Но звуки Давидовых песнопений воскресли, и Властители Славян, посвятив его Вознесению Искупителя, преобразовали и украсили всею роскошью древнего и нового искусства. Церковь сия, как небесная красавица, осыпанная лучами, отвлекла мысли проходящих от всего земного и обращала взоры на себя.
Горы красного гранита, сдвинутые для сооружения стен и сводов таинственного алтаря, были необъятны. Резные базальтовые обнизи переднего вида и цветоны, горели, но время светлого дня, как алмазные ожерелья Гольконды; двенадцать столбов, из цельного белого мрамора, равнялись вышиною с главными опорами храма, и отделяясь совершенно от здания, составляла полукружием особую колоннаду с бронзовыми изваяниями двенадцати Святых учеников.
Пространный золотой купол оспаривал свет у солнца; по оконечностям возвышались круглые, башни, подобные древним восточным минаретам; но золотые иглы их так были высоки, что в странах северных, большую половину года, они скрывались бы в тучах. Все здание, кроме переднего вида, обнесено было рядом высоких тополей.
На башне, над домом Блюстителя, пробило уже двенадцать часов. Это было время выхода из дворца. Все умолкло. Открылось шествие.
Владыко церкви, в белом облачении, в ризе как будто кованной из серебра и осыпанной блистающими звездами, ожидал Властителя, приближавшегося под высоким бархатным навесом, который несли четыре витязя в кольчугах. Сверх обыкновенной одежды, лежала на плечах Царя пурпуровая мантия, на голове был венец царства, в правой руке жезл власти.
Он был средних лет; наружность не изменяла названию земного Бога. Кто смотрел на него, тот радовался, что это видел. Взоры его были склонены; но, когда он поднимал их, всё потупляло глаза с чувством невольного уважения.
Про него новый Орфей сказал бы: «он подобен Царю того благословенного народа, которого жизнь равнялась десяти вечностям; который питался нектаром из благовонных цветов, а утолял жажду небесною росою».
За ним шли: Совет, судьи, двор, охранная сотня и двенадцать полков пеших и конных защитников.
Когда властитель поднялся на ступени возхода, тихие звуки хора, пронеслись по воздуху; сладостное содрогание пробежало по чувствам всех присутствующих. Все умолкло, плавная речь его раздалась.
При первых словах, взглянув на небо, он обратился к народу:
— Слава И поклонение источнику ЖИЗНИ Богу!
— Мир и любовь народу!
— Сила Царю, права закону, воля мудрости!
— Настал день нового обета на соблюдение чистоты души и тела! Да будет каждый из вас стражем своего ближнего и десницею Царя! Да исполнит Провидение добрые молитвы ваши; а Царь ваш да исполнит волю Провидения!
— Здравствуй Властитель! Здравствуй отец! — громко раздалось в народе; и долго не утихали восклицания, переносясь из уст в уста, как эхо пещер Онарских.
Когда народные клики умолкли, тихий гимн, как небесное существо тек. по воздуху, обращая все в тишину и в чувство любви.
В это, время Властитель следовал к храму; золотые звезды на голубом, навесе засияли. В след за ним затолпится народ.
В храме Вознесения бесчисленность светильников, отражаясь в золоте, алмазах, рубинах и яхонтах, помрачала взоры, и казалась первою радугою — символом примирения земли с небом.
Посреди храма, на возвышении, стоял белый мраморный гроб Искупителя, и был отверзт, крыта опрокинута, а воины Пилата лежали в прахе вокруг гроба.
Взглянув на одушевленный искусством мрамор, каждый обращал невольно свои взоры вверх, и содрогался, увидя прозрачный Фарфоровый свод, на котором изображалось в облаках и в свете Вознесение Искупителя. Величие мысли и совершенство искусства так уподоблялись истине, что неверие древних мудрецов обратилось бы в исступление веры.
Совершив обычное поклонение Богу, Владыко церкви, старец умиленный как смирение, произнес слово, которого смысл состоял в следующем:
— С первого взгляда на вселенную, понятие о Создателе её, велики, как беспредельность вселенной. Они были неизменны, но все течение времени. Покуда человек полон даром небесным, он чувствует волю над собою и в себе. Но когда страсти истощат его, унизят и в собственных глазах и в глазах людей, тогда, как поверженный в бездну, он перестает видеть свет, и мыслит, что все есть ничтожество.
Величие обрядов поклонения не отвергнут и будущие века. Блеском одежд, великолепием и чистотою, человек хочет приблизиться к блеску, чистоте и великолепию неба. Ясность окружающих предметов освещает и душу его. В праздничном наряде он чувствует себя гордее, боится прикоснуться к нечистоте.
По окончании слова, Владыко церкви благословил Властителя и народное, семейство.
Обратное шествие сопровождалось всеми. Когда Властитель вступил, но дворец, звуки: здравствуй Царь! повторились снова, и народ разошёлся по бесчисленным улицам Босфорании.
Начались и игры общественные.
Тут часто являлся и Властитель, одетый просто, скрываясь от взоров, любящих его видеть.
Уже все площади и набережная усеялись народом; пролив покрылся легкими цветимыми ладьями.
На завороте набережной к югу пространный сад, принадлежащий к великолепному дому вельможи Сбигора Свида, примыкал к Босфору и ограничивал площадь с южной стороны. Там народ столпился вокруг качелей и Китайских кружал; любопытство увлекалось общественными удовольствиями; но внимание многих чаще обращалось на Киоск сада.